Свобода и любовь (сборник)

Иногда ей казалось, что Анюта нарочно рассказывает «такое», чтобы мучить Наташу, как будто даже привирает.

Но все эти мелкие уколы жизни были пустяками. Их так быстро сглаживала, залечивала та окрыленная радость, какую рождала их растущая близость. Эта близость окрыляла в работе. Эта близость помогала бороться за свое место в жизни. Эта близость освещала одинокие часы в комнате холостой женщины…

Потом налетела страсть. Внезапно, неожиданно. А может быть, она давно зрела. Наташа растерялась. Ее считали «опытной» и в делах любви. Она и сама верила в свою «мудрость», смеялась, что ее больше не поймать в сети любовных драм. Довольно с нее тех, что были… Всегда те же боли, уколы, всегда та же борьба, непонимание. Она не хочет любви… Только дружбы, только понимания и работы, совместной, общей, большой, ответственной… Так хотелось Наташе. Но жизнь порешила другое.

Они ехали в поезде, в переполненном вагоне третьего класса. Ехали в другой город на деловое совещание. Его жена на этот раз особенно неохотно отпускала его, придумывала, изыскивала поводы, чтобы его задержать.

Семен Семенович колебался.

Наташа забегала накануне узнать: едет он или нет? А Семен Семенович все еще пребывал в нерешительности.

– Собственно, ехать следует. Если меня там не будет, «они» («они» значило другая фракция) это используют. Наше предложение провалят. Но… нет! Вернее, что я не поеду. У Витюши жар… Анюта сбилась с ног. Совесть не позволяет мне бросить ее одну. А все-таки знаете что? Заезжайте завтра утром. Ведь вам по пути.

Ходя это и не было «по пути», но Наташа заехала.

Наташу встретило кислое лицо его жены и виноватый, растерянный вид Семена Семеновича.

Он не ехал. Но сам же убеждал Наташу в крайней важности своего присутствия на совещании:

– Если я не поеду, это будет иметь весьма неприятные последствия. Я знаю, что они провалят наше предложение… Я себе никогда этого не прощу… Но, с другой стороны… у Витеньки жар… Бедная Анюта расстроена… Крайне, крайне досадно. Собственно, невозможно пропустить такое существенное совещание… – Семен Семенович волновался.

– Ну, не беда. И без вас как-нибудь справимся. Отстоим наше предложение, – успокаивала его Наташа, еще не угадывая настоящей причины его волнения.

Наташа поехала на вокзал одна. Это было даже приятно. Теперь она спокойно сможет еще раз обдумать детали предложения и наметить план кампании в его защиту.

Была зима. Пощипывал мороз. Наташа быстро шагала по платформе, заложив руки в муфту. Она думала, соображала… На душе было бодро, подъемно-волнующе, как перед боем. Отстоять, отстоять «их» предложение. Вернуться к нему с радостной вестью…

– Наталья Александровна! Наталья Александровна!

Наташа обернулась.

– А вот и я.

Семен «Семенович стоял перед ней запыхавшийся, но с лукаво-торжествующим видом.

– Вырвался-таки… Трудно было… Жалко Аню? – Он фамильярно, с сознанием своего права взял ее под руку. И опять Наташу поразил его торжествующе-лукавый вид.

В вагоне было тесно. Пришлось сидеть плотно прижавшись. Семен Семенович окидывал Наташу непривычно внимательным взглядом. И этот «мужской» взгляд из-за знакомых золотых очков смущал Наташу.

Смущала ее и дрожь его руки, когда он касался ее как будто случайно. Волнение его заражало Наташу. Разговор пресекся. Говорили лишь глаза, искавшие и избегавшие друг друга… Наташа чувствовала, что между ними проходит тот сладкий ток, который зовет и мучает…

На большой остановке они вышли из вагона.

Пахнуло свежим, ароматно-зимним воздухом. Большой закопченный город был далеко. Оба жадно пили зимнюю свежесть и, будто пробужденные от прекрасно-жуткого сна, вздыхали облегченно.

– Как тут хорошо. Смотрите: иней! А воздух-то, воздух!

Говорили о безразличных пустяках. И чувствовали себя легко, просто, друзьями… В вагон не хотелось.

Но, когда вернулись в вагон, лукавый мальчик со стрелой и луком начал снова творить свое колдовство.

В жарко натопленном вагоне было душно, и снова надо была сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Семен Семенович нашел руку Наташи. Она не отнимала.

Прерывающимся голосом, сбивчиво, нелогично он говорил ей о ревности жены, о ее страданиях… Он говорил об Анюте, но выходило, что говорит ей о своей любви к ней, к Наташе. Жену, Анюту, он всегда только «жалел». И женился потому, что жалел. И жил возле нее всегда чужой и замкнутый. Один. Со своими мыслями, стремлениями… Пришла Наташа, и стало по-иному все. Светло, радостно, не одиноко… Она нашла ключ к его душе… И теперь она, Наташа, ему необходима. Его любовь прошла все ступени радости и боли.

Он любил долго, не смея верить в ее взаимность. Как любят мальчики… «Будто гимназист». И ревновал ее. Мучился. Ревновал к тому, к «близкому человеку», который их познакомил. И ликовал, когда произошел разрыв. Он любил ее все эти годы. Любил с мукой и нежностью.

Наташа ошеломлена. Как будто обрадована. И вместе с тем ей как-то неловко, даже немного жутко. В этом преображенном страстью лице она не узнает милого, знакомого облика «мыслителя». Это чужой и новый Семен Семенович, не тот с детской улыбкой, которую она так любит.

А новый Семен Семенович наклоняется все ближе, ищет ее глаз… Он говорит о том, что не может представить себе жизнь без нее, без Наташи.

А все же у него семья, дети, Анюта… Анюту он никогда не бросит, никогда не оставит. Вот где вся драма.

– Как же нам быть, Наталья Александровна? Наташа…

Он уже мучается, и эта мука в ней рождает нежность, заливает ее душу…

– Как быть? Да разве мне что-нибудь надо?… Разве не счастье быть вашим, твоим другом? Да это такое счастье, такое счастье…

– Милая!.. – Он забывает, что кругом люди, что на них глазеют… Он обнимает ее, он целует ее висок. – Так хорошо с тобою… Так хорошо.

Она глядит на него благодарно-преданными глазами. Губы улыбаются, а на глазах слезы. Это от счастья, объясняет она. И он еще теснее прижимает ее к себе и шепчет. «Милая, любимая… Моя Наташа…»

Из вагона они выходят оба пьяные. Их встречают друзья, ведут в гостиницу. Потом на совещание. Собрание проходит деловито. Наташа и Семен Семенович оба оживленные, подъемные. Друзья поздней ночью доводят их до самых дверей. Смеются, шутят. И Наташа всех любит сегодня, все ей кажутся милыми, добрыми, даже противники. На душе пьяно, радостно. Хочется смеяться, хочется быть на людях, хочется, чтобы сегодняшний день никогда не кончился. Потом будет уже не то. Сегодня счастье. Потом начнутся муки.

И муки начались.

Это было в последний день совещания.

После пережитых деловых волнений, после трех бессонных ночей Наташа небрежно несла свои секретарские обязанности. Ну вот просто нет сил сосредоточиться, слушать внимательно, точно заносить чужие, часто митинговые, ненужные речи.

Под конец решили прочесть протокол заседания. Оказалось, Наташа напутала – неточно передала слова противника. Оппозиция зашумела. Сочли за подвох противной стороны.

Наташа растерялась.

А он, Сеня, ее Сеня, вдруг ощетинился и резко напал на нее. Пусть видит собрание, что это личный «подвох» Наталии, что их направление с ней тут не солидарно…

Шли до гостиницы гурьбой, спорили, а Наташа боролась со слезами.

Их оставили одних наконец.

Тогда Наташа бросилась к нему и, спрятавшись в его объятия, заплакала. Она не объясняла своих слез. Она верила, что Сеня «все понимает». Конечно, ему самому нехорошо на душе. Зачем не защитил ее, зачем ради дела предал ее… Хотелось сказать ему, что она его понимает, что интересы «их» фракции важнее ее личной обиды, укола… Пусть только сейчас пожалеет. Ведь обидно, когда думают, что это «подвох», а это просто ошибка, усталость…

– Ты понимаешь, так больно, так больно…

– Конечно, понимаю… Бедная моя девочка. Как мне тебя жаль! Понимаю, вижу, как тебе тяжело со мной расставаться, но что же поделаешь?

Ей показалось, что она ослышалась. Слезы высохли, она смотрела на него и не понимала.