Свобода и любовь (сборник)

Расхваливает Дора Федосеева, но и на нерешительность его жалуется. Пока с Дорой, на все готов. Решено и подписано: с женой разойдется, развод потребует. А как домой вернулся – кончено. Размяк. И начинай сначала. Сколько месяцев бьется Дора – ни с места.

Слушает Вася Дору, а на сердце неловко, беспокойно, нудно. Неужели и Нина так про Владимира говорила?

Доре все эти формальности с разводом и браком не нужны, для нее это «ерунда», она за «свободный брак», но пока в комиссариате не зарегистрируется – не отстанет Федосеиха. Вот и пускает в ход Дора свое «интересное положение», чтобы Федосеева «разжалобить» да на развод принудить. А ей материнство не страшно, за себя и без мужа постоит.

Чтобы «разжалобить»? Чтобы на развод «принудить»? И Нина так же поступала?

Хвалит Дора Федосеева, от Васи сочувствия требует.

А Вася свое думает. Одно хорошее видит Дора в Федосееве. Верно, и Нина так любит Владимира?… Вася так не умела. Вася и плохое у Владимира знала. Любила, а за дурное страдала, сердцем болела, исправлять хотела… Может, этим Володю обижала?

– Зачем супруга за него цепляется, – досадует Дора. – Когда-то друг друга любили? Так ведь это когда было!.. А теперь ничего общего. Разве она его знает? Ценит? Разве она понимает, чего он хочет?

«Так, так, думает Вася, и у нас с Владимиром так было. Он не знает, чего я хочу. Я не знаю, что он думает… Дорожки жизни разбежались, в разные стороны ушли!»

Федосеихе он чужой, во всем они разные… Вкусы другие, стремления другие. Как мужа она его держит, как человек он ей не нужен. Для жизни не нужен.

А ей, Васе, Владимир нужен как человек? Для жизни?

Спросила себя, а сердце четко ответило: нет, таким, каким заделался, не нужен.

– Что это за любовь, – не унимается Дора, – когда ни в чем у них ладу нет? Споры да ссоры. Каждый сам по себе. Ни дружбы, ни доверия.

«Да, да! – думает Вася, – ни дружбы, ни доверия».

– А мы с товарищем Федосеевым друг друга без слов понимаем, будто одно сердце, одна душа.

«Так вот как Нина и Владимир друг друга любят!»

Будто Вася только это теперь поняла. Поняла, призадумалась.

Много дела у Васи. Партийного. Спешного. К отъезду готовится. А и о Федосеевых не забывает. Хлопочет. Развод ускорить хочет. Старается товарищей с Федосеевым мирить, Дору обеляет.

Важно это Васе. Очень важно. А почему? Словами сказать не умеет.

Идет Вася из парткома. Домой спешит. Завтра в дорогу на ткацкие. Голова мыслями полна: как по-новому работу поставить? Чтобы и по инструкции вышло, и к массам беспартийным подошло? Беспартийные теперь что коммунисты… Только еще больше до всего доискиваются, все-то сами разбирают. Ничего на слово, на веру не берут. Дела им подавай, а без дела лучше не суйся.

Работает Васина голова. Будто и про свое женское горе забыла. Будто сердце мужа-друга не утеряло. Будто не жила «директоршей» целое лето.

Спешит Вася. С утра не ела. А как об еде подумает, тошнота к сердцу подступает, мутит, кругами в голове идет… Который день. Болезнь ли какая или?… Шевелится догадка. Третий месяц на исходе, а месячных нет. Повидать бы докторшу, Марию Андреевну. Как раз в переулочке живет. Вместе работали, ясли при домах-коммунах строили. Пусть поглядит. Скажет. Не хворой же на работу ехать.

Завернула Вася в переулочек. К белому домику подошла. Позвонила.

Мария Андреевна, докторша, сама отворила. Обрадовалась Васе.

– Вы что же ко мне забрели? По делу какому или посоветоваться хотите?

Мнется Вася, неловко как-то, даже щеки покраснели. Поглядела на нее с минуточку Мария Андреевна. Внимательно. За плечи взяла.

– Идемте ко мне в кабинет. Давайте вас освидетельствую.

Расспрашивает Мария Андреевна Васю: про аппетит, про месячные, про головокружения… Будто наперед все знает. Исследует Васю.

Неловко Васе, неприятно. Еще никогда Вася у женского доктора не бывала. Даже чуть жутко, как на кресло для исследования лечь пришлось.

Одевается Вася, руки дрожат, никак крючков не застегнет.

А Мария Андреевна в белом халате у раковины стоит, руки тщательно мылом да щеточкой моет. Молчат обе.

– Вы, голубушка, товарищ Василиса, уже не знаю, порадую я вас или огорчу, а только сомнения никакого. Вы в положении. Беременность.

Беременность?

Удивилась Вася. И тотчас будто улыбка по душе прошла: «Ребеночек? Это хорошо».

– Вы что же, теперь к мужу обратно уедете? – утирая руки шитым полотенцем, спрашивает докторша в белом халате.

– К мужу? Нет, – Вася отрицательно качает головою. – К нему больше не поеду. Мы с ним врозь теперь… Каждый по своей дороге.

– Разошлись? Как невовремя! Как же вы-то теперь, голубушка, будете? Может, еще дело поправимое, а? Где же вам одной с ребенком… Хрупкая вы.

– Я не одна. Завтра на ткацкие еду. Там хорошая ячейка… Все больше женщины, ткачихи. Вместе ясли наладим. Я и то хотела вас спросить: как это вы ясли на «окупаемость» перевели? Растолкуйте, посоветуйте.

Заговорили о яслях, о субсидиях, о взносах, об оплате профессионалов. Забыла Вася про свою «новость». Только, как прощаться стали, сама Мария Андреевна напомнила:

– Вы не очень-то на работу налегайте. Помните, что здоровье у вас не крепкое… Боюсь я за вас, голубушка.

Советы дает – того нельзя, да другое полезно. Слушает Вася, запоминает. Ради ребеночка. Пусть будет ребеночек здоровый… Малый такой, беспомощный…

Вышла на улицу Вася. А сама идет да улыбается.

Ребеночек! Это хорошо. Другим бабам пример покажет, как ребенка «по-коммунистически» воспитать. Вовсе нечего там семью, да кухню, да хлам всякий заводить. Ясли наладить… Общежитие «на окупаемости»… На примере нагляднее.

Думает Вася об «окупаемости» и о ребеночке забыла. А о Владимире так и не вспомнила. Будто и не отец он.

Укладывается Вася. Шкатулка подвернулась. В ней Володины письма. Портрет его. А на самом верху узенький цветной конверт. Письмо Нины Константиновны.

Поглядела на него Вася. В руках повертела. Наизусть знает, а снова прочитать хочется. Свою боль бередит, а удержаться не может. Начнет читать, и пойдет тоска грызущая со змеиным жалом по сердцу гулять. За ней холод придет. Холод, злоба на Владимира. Зачем лгал? Зачем обманывал?

Взяла Вася письмо. К окошку поближе присела. Вечереет. Развернула знакомый листок.

Читает внимательно. Слово за слово.

А тоски грызущей нет. А змейка ядовитая – мучительница – будто жалом ослабела. Сердце Васино в покое оставила.

Вместо змейки привычной жалость в сердце Васином нежданно зародилась. Жалость к слезам Нины Константиновны. Жалость к тоске, к боли-обидам другого женского сердца. Вспоминает Нину, как с музыки шла да кончиком пальцев слезинки утирала… За что страдала? За что муку этакую принимала? Ребеночка ждала… Ребеночка выкинула. За что?

Подошла Вася к столу. Грушины выкройки в сторону сгребла, чернила на стол поставила. И за письмо: