Свобода и любовь (сборник)

Плачет Федосеиха, убивается. Вася слушает. А к сердцу будто темная волна подкатила… Будто на Федосеихе свое горе видит. Свою обиду узнает. Нудно. Куда вся бодрость ушла. Теперь и в партком неохота идти. Уткнуться бы в подушку, света не видеть…

А Федосеиха плачет. Василисины плечи целует. Просит Васю уму-разуму мужа поучить, за малых детей заступиться. Судом партийным пригрозить.

Из парткома Васю товарищи до дому провожают. Не наговорятся. И Вася веселая такая. Бодрая. Как в партком попала, обо всем на свете забыла. Будто ничем другим не жила. Будто, кроме партии, нет других забот у Васи. Волнуется, спорит. Настаивает. Разузнает, «информируется». Интересно. Радостно. Голова работает, а душа будто на крыльях парит…

Взбежала в свою светелку, лестницы не заметила. И только тут поняла, что устала.

Пока Груша с ужином хлопотала, прилегла Вася на кровать, да так и заснула. Крепко.

Груша на подругу поглядела. Будить, не будить? Пожалела. Измаялась Вася. Пусть проспится.

Как ребенка, Васю раздела, сапоги сняла. Одеялом покрыла. Лампочку платочком завесила. Сама за работу села петли метать.

Стук-стук!

– Еще кого черт несет? – Сердится Груша. Покою нет.

Открыла.

В дверях Федосеев-супруг.

– Вам чего?

– К Василисе Дементьевне… Дома?

Да что вы все, рехнулись? Человек с дороги, измотался не спавши, а они будто голодные собаки на кость накидываются. Спит Василиса Дементьевна.

Пререкаются Груша с Федосеевым. Федосеев настаивает. Груша не пускает. Уговорились на завтра.

Перед носом Федосеева Груша дверь затворила. Сморчок поганый! Жена законная, трое ребят, Дора с животом ходит. Поди распутайся.

Не одобряет Груша Федосеева. Осуждает и Дору. Зачем с женатым сошлась? Мало, что ли, холостых? Груша насчет нравов строгая. И себя «блюдет». До сих пор жениха не забыла.

Проснулась Вася. Примиренная. Вся затихшая. А осеннее солнышко в окошке играет, швейку золотит. Груша утюг на керосинке греет, платье «фасонить» собирается.

– Кому платье-то?

– Исполкомше. На именины.

– Как? Разве именины теперь празднуют?

– И как еще! Ты бы поглядела, лучше прежних господ. Одних закусок целый стол. Вино. Водка…

Шипит Грушин утюг. Не до бесед. Вася на знакомой постели нежится. Жесткая постель. Узкая. С Володей на ней спала. Как умещались-то? Теперь и на широкой тесно, друг другу мешали.

То тогда, а то теперь.

Вот-вот тоска-кручина к сердцу подкрадется, покой Васин нарушит. Но на сердце покойно. Примирение. Будто в саду после бури.

Неужели мукам конец?

Груша про уговор Федосеева вспомнила. Васе передала.

Что ж, пускай приходит. А самой неохота с Федосеевым возиться. Будто обидно ей: зачем у Федосеевых, у склочников, такое же горе, что и у ней приключилось?

Про Дору справляется: какая-такая?

– Не помнишь? – удивляется Груша. – Черненькая, красивенькая. На комсомольском празднике с бубнами плясала.

Вспомнила Вася Дору. Хвалят в культкомиссии, у кожевников работала. Умненькая, ничего, что молодая. Поет хорошо. Где же Федосеихе с ней тягаться!

Груша с Васей не согласна. Дору осуждает. Надо закон блюсти. Если коммунисты этакому поведению мужей потачку давать будут, все мужья жен с малыми ребятами побросают да девчонок себе заведут. Будто в партии против Доры дело затеяли.

Дело затеяли? Не иначе как Федосеиха подстроила. Мерзкая баба, защищает Вася Дору.

– Нет такого закона, чтобы заставил с нелюбимой женой жить… Силком, что ли, прикажешь Федосеиху обнимать? А если жена омерзела? А если жена – поганая баба, склочница?

Волнуется Вася. Зло ее на Федосеиху разбирает. А почему? Сама не знает. О Федосеевых спорит, а о Владимире думает. За Дору заступается, а видит белый кружевной зонтик и красные Нинины губы…

Удивляется Груша, что Василиса Федосеевых под защиту берет.

– Будто друзья твои кровные. Сама же мне их хаяла… Сколько тебе неприятностей из-за них было. Дело твое, а я бы советовала в канитель эту не путаться. Свои собаки дерутся… Пускай сами и разберутся.

А Вася упрямится. Если дело против Доры поднимут, Вася заступится. Скажите на милость, законная жена Федосеиха, так думает, что все ей права? Нет. Ошибается. Права-то другие есть. Не людскими законами писанные. Сердцем подсказанные. И нет у человека сил против них идти, нет власти над ними. Хоть умри, а сердце своего требует.

Гладит Груша подол платья исполкомши, а сама на Васю поглядывает. Внимательно. Будто у подружки в душе читает.

Вася хмурится. Чего Груша уставилась? Не права, что ли, Вася? Разве есть законы над сердцем?

– Кто же говорит! Сердце – оно самое важное. Без сердца что за человек? А только вот как поглядела я теперь на тебя и вижу – твое-то сердце, видно, наболело. Обиды много в тебе, Василиса. Оттого за Федосеева и заступаешься. О своем муже, небось, думаешь, его перед собою обелить хочешь… Не иначе.

Молчит Вася, голову опустила.

Груша дальше не спрашивает. Платье с гладильной доски сняла, встряхнула, нитки обирает. Готово.

– Кончила? – спрашивает Вася, а сама о другом думает.

– Готово.

– Ну, я пойду, Груша, в партком. Ты Федосеева задержи.

– Ладно.

Настала для Василисы страдная пора. К отъезду на ткацкие готовится. Со Степаном Алексеевичем совещается, инструкции изучает, на заседании ответственных работников вечера просиживает. Часы так и летят. Некогда Васе одуматься. Некогда к сердцу своему прислушаться.

А тут еще новая забота завелась. Супруги Федосеевы да Дора на придачу. С горем своим носятся, Васе проходу не дают.

Пришел к Васе Федосеев, как на духу Васе во всем исповедуется.

Познакомился с Дорой Абрамовной через культкомиссию. В хоре пел. Очень его бас Доре Абрамовне понравился. К учителям пения водила. Сама ведь «музыкантша». В культкомиссию ввела. С того и пошло… А супруга пронюхала. Ну и случилась канитель.

Обижается Федосеев на супругу. Сплетничает, товарищей против Доры Абрамовны настраивает. Жалобы разводит, будто Дора Абрамовна от семьи «тянет», на средства Федосеева живет. А на деле как раз наоборот. Не то что Дора хоть ломаный грош от него, от Федосеева, берет, а еще и сама о семье его заботу имеет, последним делится. Детей не забывает. Младших в детский сад пристроила, старшему, школьнику, тетрадочки, учебники достает. Конечно, чтобы супруга не знала. Самому Федосееву галстук и рубашку для концертов справила… А люди со зла обратное мелют…

Болеет душою Федосеев за Дору. Ему что? О ней забота. Как бы чего неприятного ей в партии из-за него не вышло! А все супруга виновата. На дороге стоит.

Слушает Вася Федосеева, а сама о Владимире да Нине думает. Так вот и они мучились. Выхода искали. На Васю обижались. Зачем на дороге к счастью стоит?… Федосеихе Вася советовала добровольно с дороги уйти. Все равно чужого счастья не усторожишь. Сколько поперек ни иди, оно мимо тебя над головой пролетит. А сама она что? Не стоит разве и сейчас на дороге? Не сторожит ли еще чужое, ушедшее счастье?…

Любит Федосеев Дору. Заговорит о ней и сам будто краше от этого станет. Так и с Владимиром было, когда о Нине вспоминал…

Золотое сердце у Доры Абрамовны… И в союзе все ее почитают. Беспартийные не верят, что в партии дело против нее поднять хотят. А многие радуются: «Пусть к нам, беспартийным, переходит. Мы за Дору Абрамовну всегда постоим».

Не успеет Федосеев уйти, супруга его, Федосеиха, Васю ловит. Плечи целует, заступиться за нее просит…

Не любит ее Вася. Сердито Федосеиху отстраняет. А та на весь дом голосит: Дору, мужа, Васю всех заодно проклятью предает.

В парткоме Вася с Дорой встретились. Укромный уголок нашли, в комнате, где машинистки бумаги на машинке деловито отстукивали. Под стук машинки удобно говорить. Другим не слышно.

Дора красивенькая. Глаза умненькие. Васе понравилась.

В шарф кутается. Беременность прячет. Сама заговорила Дора. Да не о себе, о Федосееве. О нем забота, ценит его Дора, талантом его дорожит, голос будто у него замечательный. Не хуже Шаляпина, Только учиться надо. Оттого Дора и о браке с ним хлопочет, чтобы от семьи оторвать, заставить его сапожное мастерство бросить и пением как следует заняться.