Неизвестный Кафка

— Ты устал, — сказал один из них, — ты не хочешь строить этот город.

— Да, я устал, — сказал я и сел на камень возле источника.

Они смочили в воде платок и освежили мне лицо, я поблагодарил. Потом я сказал, что хочу еще раз сам обойти эту возвышенность, и ушел от них; обход длился долго, когда я вернулся, было уже темно, все лежали вокруг источника и спали; накрапывал дождик.

Утром я снова задал им тот же вопрос; они не сразу поняли, как я могу вечерний вопрос повторять утром. Но потом сказали, что не могут указать точных причин, по которым выбрали это место, однако существует старинное предание, где это место рекомендовано. Еще их предки хотели построить здесь город, но по каким-то причинам, о которых тоже ничего точно не известно, строительство все же не начали. То есть, во всяком случае, никакого умысла в выборе этого места не было, наоборот, место это им даже не очень нравится, и те контраргументы, которые я приводил, они и сами уже выдвигали — и признали их неопровержимыми, но существует это предание, а тот, кто не уважает преданий, будет уничтожен. Так что им непонятно, почему я медлю и почему не начал строить уже вчера.

Я решил уйти и начал осторожно спускаться по обрыву к реке. Но один из них, очнувшись, разбудил остальных, и теперь все стояли на краю обрыва, а я был еще только на середине пути, и они просили и звали меня. Тогда я стал возвращаться; они помогли мне и втащили меня наверх. И тогда я пообещал им построить город. Они были мне очень признательны, выступали с речами в мою честь и целовали меня.

146. На проселочной дороге меня остановил какой-то крестьянин и попросил пойти с ним к нему домой; может быть, я смогу ему помочь: у него ссора с женой, и это отравляет ему жизнь. Кроме того, у него неудачные, глупые дети, которые только бессмысленно толкутся вокруг или безобразничают. Я сказал, что готов пойти с ним, но что это все же очень большой вопрос, смогу ли я, посторонний человек, ему помочь; детей я, пожалуй, еще мог бы как-то наставить, но против женщины, скорей всего, буду бессилен, так как причина сварливости жены обычно кроется в характере мужа, а поскольку он ссор не желает, то, наверное, уже старался себя переделать, однако ему это не удалось, как же тогда это удастся мне? В лучшем случае я смогу только отвести задор женщины на себя. Я говорил это больше самому себе, чем ему, но затем прямо спросил, сколько он мне заплатит за мои труды. Он сказал, что тут мы легко столкуемся: если у меня что-то получится, то я смогу унести с собой все, что захочу. Тут я остановился и сказал, что таких общих обещаний мне не достаточно, нужно точно уговориться, чтб я буду получать в месяц. Он удивился, что я требую помесячной оплаты. А я удивился его удивлению. Или он полагает, что я за пару часов смогу поправить то, что двое людей натворили за целую жизнь? и полагает, что через эти пару часов я приму в уплату мешочек гороха, благодарно поцелую ему руку, завернусь в свои лохмотья и побреду дальше по этому промерзшему проселку? Нет! Крестьянин, наклонив голову, молча, но напряженно слушал. Напротив, говорил я, мне придется долго оставаться у него, для того чтобы вначале все изучить и буквально выискать способы поправить положение; после этого мне придется еще дольше оставаться, для того чтобы действительно навести порядок, а после этого я буду уже усталым и старым и вообще должен буду не уходить куда-то, а отдыхать и принимать от них всех благодарности.

— Это никак невозможно, — сказал крестьянин, — это ты хочешь в моем доме зацепиться, а под конец еще и меня выжить. Это я тогда добавлю к моему худому счастью еще худшее.

— Разумеется, без взаимного доверия мы не сможем объединиться, — сказал я, — но разве я тебе не доверяю? Я же не требую от тебя ничего, кроме твоего слова, а это слово тебе ведь ничего не стоит и нарушить. И после того, как я все устрою по твоему желанию, ты ведь сможешь, несмотря на все свои обещания, меня выставить.

Крестьянин взглянул на меня и сказал:

— Да уж ты дашь себя выставить.

— Поступай как знаешь, — сказал я, — думай обо мне как хочешь, но не забывай — я говорю тебе это просто по дружбе, как мужчина мужчине, — что ты, даже если и не возьмешь меня с собой, недолго выдержишь в своем доме. Ну как ты собираешься дальше жить с такой женой и такими детьми? Так что если не решишься взять меня в свой дом, тогда уж лучше сразу откажись и от дома, и от той маеты, которую он тебе еще принесет, и иди со мной, будем бродить вместе, я тебе твое недоверие поминать не буду.

— Я не свободный человек, — сказал крестьянин, — мы с моей женой теперь вот уж больше шестнадцати лет вместе прожили; тяжеленько было, даже не понимаю, как это можно было вынести, но, хоть и так, а не могу я от нее уйти, не попытавшись все сделать, чтобы можно было ее выносить. И вот, как увидел тебя на этой дороге, так и подумал, что теперь можно бы с тобой последнюю большую попытку сделать. Идем, я даю тебе что хочешь. Что ты хочешь?

— Да немного, — сказал я, — я ведь не хочу пользоваться твоей бедой. Ты только должен будешь принять меня слугой на все время. Я всякую работу знаю и очень тебе пригожусь. Но я хочу не так служить, как служат другие, ты не должен мне приказывать, а я должен иметь право делать все по собственному усмотрению: когда — то, когда — это, а когда и — ничего, — как захочу. Попросить меня сделать какую-то работу ты можешь, но не настойчиво, и если заметишь, что я эту работу делать не хочу, должен принимать это спокойно. Денег мне не надо, но одежда, белье и сапоги должны быть в точности такие, какие у меня сейчас, и по мере надобности обновляться; если ты не найдешь таких вещей в деревне, ты должен ехать за ними в город. Но ты этого не бойся, того, что сейчас на мне, хватит еще на год. Обычная еда слуг меня устраивает, только мясо должно быть у меня каждый день.

— Каждый день, — быстро повторил крестьянин так, словно со всеми остальными условиями был согласен.

— Каждый день, — подтвердил я.

— Да у тебя и пасть-то необычная, — сказал он, пытаясь таким образом оправдать мое странное желание; он даже полез пальцами мне в рот, чтобы пощупать зубы. — Вон какие острые, — сказал он, — почти как у собаки.

— Короче, я хочу, чтобы каждый день у меня было мясо, — сказал я. — А пива и водки — столько же, сколько у тебя.

— Но это много, — сказал он, — я должен много пить.

— Тем лучше, — сказал я, — но ты можешь себя ограничить, тогда ограничусь и я. Может быть, кстати, ты так много пьешь только из-за своих домашних неурядиц.

— Нет, — сказал он, — при чем тут одно к другому? Но ты должен будешь пить столько же, сколько я, мы будем пить вместе.

— Нет, — сказал я, — я ни с кем вместе не буду ни есть, ни пить. Я всегда буду есть и пить только в одиночку.

— В одиночку? — удивлено переспросил крестьянин. — У меня уже голова идет кругом от твоих желаний.

— Их не так много, — сказал я, — и это уже почти все. Мне нужно еще только масло для маленькой лампадки, которая всю ночь должна гореть возле меня. Эта лампадка у меня в мешке, совсем маленькая лампадка, масла сжигает очень мало. Об этом и говорить бы не стоило, я упомянул о ней только для полноты, чтобы потом не возникало никаких споров, я их терпеть не могу, особенно при расплате. Я, вообще, человек добродушный, но если мне отказывают в том, о чем договаривались, я становлюсь ужасен, ты это заметь себе. Если мне не дадут того, что мне положено, будь это даже какая-нибудь мелочь, я способен поджечь твой дом у тебя над головой, пока ты спишь. Но ты ведь не станешь отказывать мне в том, что ясно оговорено, а тогда — в особенности, если ты еще будешь время от времени с любовью присовокуплять к этому какой-нибудь маленький подарочек, пусть даже совсем ничего не стоящий, — я буду верен, и терпелив, и очень полезен во всех делах. И больше того, что я назвал, я не требую — только еще двадцать четвертого августа, в день моих именин, бочоночек на пять литров рома.