Убиенная душа

Ната каждый день встречалась с влиятельными людьми, прося их помочь Тамазу. Все охотно обещали красивой женщине, но помощи тем не менее не было. В конце концов Ната решилась пойти к Берзину. Она позвонила ему. На другой день в 12 часов Ната уже была в его кабинете. Она коротко изложила суть дела этому холодному, су­ровому человеку.

Берзин слушал ее, усмехаясь.

— Вы можете быть спокойны,— сказал он,— если, как вы утверждаете, он ни в чем не виновен, то будет скоро освобожден.

— Он невиновен,— поспешила Ната, перебивая Берзина.

— Мой долг сказать вам и то, что в ГПУ нет места для недоразумений,— добавил Берзин.

— Это действительно недоразумение,— выпалила Ната.

— Я попытаюсь все разузнать,— ответил Берзин.

Ната вернулась домой немного успокоенной — Берзин говорил с ней откровенно и убедительно. После обеда Берзин встретился с тем работником ГПУ, который передал ему «Бесов» с примечаниями Тамаза. В кабинете у него сидел Брегадзе. Берзин так ис­кусно повел разговор, что имя Тамаза первым произнес Брегадзе. Теперь Берзину не представляло труда узнать хоть что-то о судьбе Тамаза. Однако работник ГПУ молчал.

— У тебя великолепная интуиция,— обратился Брегадзе к Берзину.— Ты пом­нишь, что ты сказал в Коджори о писателе, который в своей застольной речи рассказал о том, как с лошади живьем содрали шкуру?

— Да, конечно помню,— улыбнулся Берзин.

— Нельзя было понять, то ли он был разъярен вместе с толпой, желавшей со­драть шкуру с лошади, то ли, озверев, сам был готов задушить толпу,— с улыбкой про­цитировал Брегадзе слова Берзина.

— Сейчас это, наверно, уже выяснилось,— добавил Берзин, неестественно рас­смеявшись.

Теперь и работник ГПУ осторожно включился в разговор.

— Кстати, за что вы его арестовали? — скромно осведомился Брегадзе.

— Спроси Берзина, ему это лучше известно,— ответил работник ГПУ.

— Как? — удивился Берзин.

— Помнишь, я давал тебе книгу Достоевского с примечаниями? — спросил ра­ботник ГПУ, улыбаясь.

— Ах, да,— ответил Берзин и тоже улыбнулся.

На этом разговор о Тамазе закончился. О каких-либо других причинах ареста работник ГПУ не говорил. Берзи-н был рад, что вина Тамаза заключалась лишь в напи­сании примечаний. Это не считалось большим преступлением — Берзин знал это, как бывший работник ГПУ. «Тамаз еще несколько месяцев будет содержаться в заключе­нии, после чего его оправдают и освободят,— подумал он.— Освобождение, по-видимо­му, можно как-то ускорить»,— продолжал он размышлять.

В тот же вечер Берзин посетил Нату и сообщил ей все, что узнал о Тамазе. Он попросил ее сохранить это в тайне. Ната очень обрадовалась новости. Радость усилила доверие Берзина к ней. Она потеплела по отношению к Берзину. То неприятное, что было в чертах его лица, теперь исчезло. Более того, в этом спокойном суровом чело­веке даже ощущалось какое-то тепло. Берзин почувствовал, что произвел впечатление на Нату, и стал немного раскованнее. Эта женщина зажигала его. Она была тем су­ществом, которое внесло сумятицу в его строгое материалистическое мировоззрение. Он не мог отнести Нату к обычной категории женщин. Это еще больше возбуждало его интерес к ней, Прощаясь, он даже поцеловал ей руку. Сделал это необычайно га­лантно, так что Ната даже не заметила его смущения. Берзин знал, что в этой комнате не было тех неусыпно стерегущих глаз.

С этого дня они стали видеться чаще. Ната была уверена, что Берзину ничего не стоило отвратить от Тамаза любую опасность. Он всегда улыбкой отвечал на ее уверен­ность и не убавлял, а, наоборот, укреплял ее. Мало-помалу он освободился от скован­ности. Ната не могла не заметить, что нравилась Берзину. Она думала о любви Тамаза к ней и восприняла чувство Берзина как удар. Но чего бы она только не вынесла ради Тамаза! Она даже готова была пожертвовать ради него своим женским достоинством. Может быть, Берзин ждал от нее именно этого, невольно спрашивала она себя. Она стыдливо избегала ответа на этот вопрос. Берзин не переступал известной грани, хотя и был близок к этому. Ната делала вид, что не замечает его смелости, и в то же время не отвергала его ухаживания, став почти податливой. В такие минуты мужские и жен­ские волны встречались друг с другом, не причиняя ей боли. Берзин заметил это, но ре­шающего шага все же не сделал.

Освобождение Тамаза задерживалось. Ната расстроилась. От тоски по возлюблен­ному в ее горле пересохло, как у голодной волчицы. Она напоминала иссохшую, потре­скавшуюся землю, жаждущую благодатного дождя. Ната воплощала собой Иштар, по­терявшую Таммуза. Как и Иштар, ей пришлось спуститься в преисподнюю, чтобы спасти Таммуза, думала она. Лишь теперь она поняла, что имя ее возлюбленного происходит от имени вавилонского героя, и обрадовалась этому. Она должна стать Иштар, должна сбросить с себя все оболочки, оголиться, чтобы вызволить возлюбленного из тьмы. Тог­да земля оросится благодатным дождем, тогда ее лоно расцветет, тогда нальются ко­лос и виноградная гроздь, домашний скот снова почувствует свою первобытную силу, вымя коров опять отяжелеет от молока. Да, Ната должна стать Иштар, думала она. К тому же в Берзине ее что-то привлекало...

Она лежала на диване, одетая в атлас цвета солнца. В углу комнаты стояли цве­ты, много цветов. Они с почти чувственным влечением прижимались Друг к другу. У стены стоял широкий диван с подушками и мутаками. Чувствовалось, что к ним прика­салась горячая плоть. На стене висел большой кашанский ковер, а на нем ветвистые оленьи рога, мечи и клинки. Перед диваном стоял маленький круглый стол, сервиро­ванный фруктами. На противоположной стене висело большое зеркало. Оно наполови­ну отражало лежавшую на диване женщину. Со стороны улицы в комнате было два низких и широких окна, между ними — дверь, выходившая на небольшую террасу. Оранжевого цвета занавеси прикрывали окна. Под ногами ощущалась мягкость, воз­дух дышал покоем Ната полулежала на диване, слегка опершись на подушки. Берзин сидел в мягком низком кресле у стола и украдкой наблюдал за расслабленным телом женщины. Ему виделось, будто из этого тела поднималось созревшее солнце. Женщина казалась безжизненным растением, дремлющим и жаждущим, слепо-зрячим. Металличе­ский блеск ее глаз потускнел. Берзин был в чаду упоения. Мужчина и женщина обме­нялись лишь несколькими бессвязными словами, скупыми намеками. Он стал прибли­жаться к дивану. Его колдовской взгляд скользнул по женскому телу, застывшему в сла­достной истоме. Рука искала руку Медленный наклон головы — и губы мужчины кос­нулись обнаженной руки женщины. Рука в испуге отдернулась, но не слишком резко. Робость мужчины исчезла. Сладостный туман окутал женщину — и вот уже ее губы соединились с его губами Ей показалось, что луна обрушилась на нее. О, почему это было не солнце, сожалело женское сердце Еще секунда риска, отваги, поворота судь­бы. Еще одна капля — та. что движет вселенную Мгновение, ведомое дикому зверю и Наполеону, Оплошность и фиаско одновременно, Берзин был одурманен ароматом ее тела. Воля его воспламенилась Женщина чувствовала горячее тело мужчины, источав­шее жар, словно солнцем нагретый дуб. Ната забылась. Теперь она была лишь женщи­ной, безличной, земной. Медленно, волнообразно наполнялось ее тело возбуждением.Оно было готово к тому, чтобы переступить последнюю грань, за которой все исчезает. Мужчина прижался к ней, его пылающие уста шептали ей в ухо похотливые, бесстыжие слова. Она вдруг содрогнулась всем своим существом. Прошло несколько минут, и Берзин поцеловал ее в лоб. Затем не спеша вышел из комнаты.

Ната лежала на диване, тяжело дыша, пристыженная, опозоренная. Пламя гнева обожгло ее. Если бы между ними произошло то крайнее, последнее, она не воспри­няла бы это как падение. Но разве женщина может простить мужчине подобное от­ступление, даже возлюбленному? Что-то еще напугало ее в нем — он не обнаружил ни­какой слабости, наоборот, проявил даже силу. Распалил, довел до белого каления, оставаясь сам холодным, и покинул ее. В этом заключалось его превосходство, покорив­шее, опозорившее ее. Ната напоминала теперь разъяренную волчицу. В таком состоянии она пролежала на диване несколько часов. Медленно приходила в себя — безличная женщина в ней уступала место Нате, ее настоящему «я». Она вспомнила о своей люб­ви к Тамазу, и это смутило ее. Имеет ли она право жертвовать своим женским досто­инством ради спасения Тамаза? Она глубоко задумалась. И тут ей снова пришли на ум слова египетской богини Найт: «Никто не снял с меня покрова». Не снял покрова? Но ведь это значит, что она не вся отдалась мужчине, что она была задета им лишь поверхностно. Сама она ведь тоже, наверное, лишь внешне отдалась Берзину. Она ста­ла утешать себя и оправдывать свой поступок. Для спасения Тамаза эта внешняя жерт­ва не имела никакого значения. Ведь Иштар целиком пожертвовала собой для Таммуза: обнажилась, унизилась и приняла на себя все муки. Собственное оправдание не нахо­дило здесь внутренней опоры. И тут к ней подкралась соблазнительная мысль: Иштар принесла себя в жертву Таммузу, но пережила ли она при этом еще что-то кроме страдания? Ната побледнела — разве не испытала она с Берзиным похоть Афродиты? Ей стало стыдно своего женского порыва. Здесь, правда, не было любви, ибо любовь — это прежде всего чувство к самой личности, а Берзин в этом смысле не представлял для нее личность. Однако что-то в нем привлекало ее. Она боролась со своим темным демоном. В ее душе «я» боролось с чисто женственным, стихийно-безличностным. Иног­да в этой борьбе женщина выходила победительницей, и тогда Ната возвращалась к вопросу, почему этот мужчина покинул ее в решающий миг. Возможно, он воспринял в ней что-то такое, что расстроило его, что-то незначительное, являющееся тем не ме­нее порой решающим в отношениях между мужчиной и женщиной, всего лишь запах или какое-нибудь неловкое движение. «Невероятно!» — подумала Ната. Неужели ее инстинкт мог так огрубеть, что она не почувствовала расстройство мужчины? «Нет, здесь, видимо, кроется какая-то другая загадка»,— решила она.