Нортенгерское аббатство (пер. В.Литвинец)

Вспомнив слова мистера Аллена, с чувством отзывавшегося об открытых экипажах, на которых обычно разъезжают молодые люди, Кэтрин покраснела, и ее первой мыслью было отказаться от такой затеи, но в глубине души она была очень признательна генералу Тилни; кроме того, он не станет предлагать ей ничего непристойного; и уже через несколько минут она сидела рядом с Генри, счастливейшая из всех созданий. Проехав совсем немного, Кэтрин убедилась, что открытый экипаж – самая великолепная повозка в мире, хотя понимала, что такое удовольствие стоит немалых трудов, учитывая двухчасовой простой в Петти-Франс. Но для их экипажа вполне бы хватило и половины этого времени, да и лошади выглядели очень бодро, так что, если бы генерал не поехал впереди, они могли бы двигаться гораздо быстрее. Но превосходство их экипажа заключалось не только в крепких жеребцах – Генри умел отлично править, тихо и спокойно, не щеголяя перед Кэтрин и не ругаясь на лошадей, что слишком отличалось от поведения виденного ею как-то одного кучера, единственного, с кем она могла сравнивать. Помимо прочего, его плащ так хорошо сидел на нем, а шляпа настолько была ему к лицу, что рядом с ним она чувствовала себя на пике блаженства. И наконец, она слышала слова благодарности, произносимые им от имени сестры, за то, что она оказалась настоящей подругой и согласилась немного погостить у них. Его сестре, говорил он, приходится нелегко – поблизости нет ни одной девушки, которая сгодилась бы ей в подруги; и, поскольку отец очень часто бывает в отъездах, она вообще иногда коротает время в полном одиночестве.

– Как такое может быть? – удивилась Кэтрин. – И почему тогда с ней не остаетесь вы?

– Нортенгер лишь наполовину является моим домом; у меня есть собственные владения в Вудстоне, что почти в двадцати милях от дома отца. Разумеется, мне там тоже необходимо бывать.

– Какая жалость!

– Да, мне всегда очень жаль оставлять Элеанору одну.

– Понимаю. Но, помимо сестры, вы ведь, наверное, очень любите и само аббатство! Привыкнув к такому дому, любой другой, должно быть, кажется вам слишком убогим.

Он заулыбался.

– А у вас, как я вижу, сложилось неплохое мнение об аббатстве.

– Конечно. Ведь это одно из тех красивых древних зданий, которые так часто описываются в романах.

– Может быть, вы уже приготовились и ко всем ужасам, «которые так часто описываются в романах» и, как правило, таятся в подобных домах? Вы уверены, что у вас достаточно крепкие нервы, а также сердце, способное выдержать скрипы и шорохи за гобеленами?

– О, да! Не думаю, что меня удастся так легко запугать, ведь в доме будет полно народу. Кроме того, здание обычно должно простоять много лет заброшенным, и лишь потом его вдруг вновь заселяет какая-нибудь семья.

– Наше аббатство, безусловно, – вполне обжитое место. Нам не придется пробираться через темный холл, освещенный лишь догорающими углями в камине; не нужно будет расстилать постели на полу в какой-нибудь комнатке без окон и мебели. Но вам следует иметь в виду, что, когда в подобный дом приходит молодая леди, ей всегда выделяют комнату подальше от остальных. Члены семьи располагаются в своей половине дома, а ее наша старая экономка Дороти отводит по отдельной лестнице и многочисленным узким коридорам в спальню, в которую никто не входил с тех пор, как там лет двадцать назад почил какой-нибудь родственник. Вы готовы вынести такие испытания? Выдержит ли ваш разум, когда вы обнаружите, что остались совершенно одна в этой мрачной комнате, которая настолько огромна, что слабые лучи от единственной лампы теряются в ее размерах? Стены обтянуты гобеленами, рисующими фигуры в полный рост, а кровать покрыта темно-зеленым бархатом, годящимся скорее для похорон. Сомневаюсь, что у вас хватит мужества.

– Ну нет! Меня этим не возьмешь.

– А какой жуткой вам покажется мебель! Что вы увидите? – Ни столов, ни тумб, ни шкафов… У одной стены – остатки сломанной лютни; у другой – громоздкий сундук, который вряд ли кто-либо рискнет открыть; над камином – портрет прекрасного воина, чьи черты столь притягательны, что вы едва ли сможете оторвать от него глаз. А Дороти тем временем будет стоять, уставившись на вас, и что-нибудь бормотать себе под нос. Чтобы поднять вам настроение, она намекнет на то, что в этой части аббатства как будто бы обитают призраки, и предупредит вас, что поблизости не будет ни одного домашнего, способного услышать ваш звонок. Поклонившись, она оставит вас наедине со своими мыслями; вы услышите, как постепенно утихает шум ее шагов, а затем, едва не пав духом, броситесь к двери, чтобы запереть ее, но к своему ужасу обнаружите, что замка нигде нет.

– Ах, мистер Тилни, какую же мрачную картину вы набросали! Прямо как в книге! Но со мной этого не произойдет. Уверена, что даже вашу экономку зовут вовсе не Дороти. Ну ладно, а что потом?

– В первую ночь, возможно, все будет тихо. Преодолев невероятное отвращение к постели, вы все же осмелитесь немного вздремнуть, но сон ваш будет неспокойным. Однако во вторую ночь (или, может быть, третью) за окном разыграется буря. Со стороны гор будут доноситься раскаты грома, настолько сильные, что все здание, кажется, вот-вот рухнет. Затаив дыхание, вы станете прислушиваться к вою ветра, как вдруг вам покажется, что вы заметили (ибо лампа еще не погасла), будто одна портьера колышется сильнее остальных. Не в состоянии в такой волнующий момент подавить свое любопытство, вы тотчас же встанете и, набросив на плечи пеньюар, направитесь навстречу странной загадке. Оглядев драпировку, вы обнаружите разрез, который сделан настолько искусно, что не заметен даже при очень тщательном осмотре. За ним вы найдете дверь с массивными засовами и висячим замком, но вам не потребуется много усилий, чтобы открыть ее; и, держа лампу перед собой, вы пройдете в небольшое сводчатое помещение.

– Право же, я бы не отважилась туда зайти.

– Нет? Даже если бы Дороти рассказала вам, что между вашей спальней и Часовней Св. Антония, что в двух милях от аббатства, есть тайный подземный ход? Разве вы могли бы устоять перед таким соблазном? – Конечно, нет, вы продолжите идти все дальше и дальше, из комнаты в комнату, не замечая, правда, вокруг себя ничего интересного. Хотя, возможно, в одной комнате вы натолкнетесь на кинжал, в другой – обнаружите несколько капель крови, в третьей – какое-нибудь орудие пыток. Но во всем этом вы не увидите ничего необычного и, поскольку лампе останется гореть совсем недолго, поспешите подняться назад к себе в спальню. Проходя через переднее сводчатое помещение, вы, однако, заметите огромный старинный шкаф, отделанный черным деревом и золотом. Как странно, что он не бросился вам в глаза раньше! Будучи не в силах сдержать своего интереса, вы подойдете к нему, откроете обе дверки и заглянете в каждый ящик. Тем не менее, в них вы не найдете ничего особенного – быть может, лишь просто несметные запасы алмазов. Но вдруг, дотронувшись до скрытой от глаз пружины, вы замечаете, как открывается какое-то потайное отделение, в котором хранятся свернутые в трубку бумаги. Вы хватаете их – оказывается, это рукописи. Прижимая свою ценную находку к груди, вы торопитесь назад в спальню. На ходу вам удается разобрать несколько слов: «Кем бы ты не был, знай: в твои руки попали мемуары несчастной Матильды». Но именно теперь ваша лампа внезапно гаснет, и вы остаетесь в кромешной тьме.

– О, нет, не заканчивайте на этом. Прошу вас, продолжайте.

Генри было забавно видеть, что он сумел возбудить в ней такой интерес, но рассказывать дальше он отказался. Вряд ли ему теперь удастся сохранить в голосе всю важность и серьезность повествования. Он посоветовал своей спутнице использовать собственное воображение, если она желала-таки узнать, в чем заключались несчастья Матильды. Кэтрин, придя в себя, покраснела, решив, что проявила слишком много рвения; поэтому начала убеждать его, что, слушая рассказ, ни на минуту не усомнилась в том, что все это неправда. «Мисс Тилни, – подумала она, – ни за что на свете не поселит ее в такую спальню. Бояться совершенно нечего».