Счастливчики

— Мы оказываемся бессильны, — сказал Лопес. — Я — во всяком случае. Я просто теряюсь от этой его пижамы, его одеколона и его святой невинности.

— И они бессознательно пользуются этим, чтобы выжить нас, потому что мы им тоже мешаем. Каждый раз, когда они плюют на палубу, вместо того чтобы сплюнуть за борт, я чувствую себя так, словно мне всадили пулю промеж глаз.

— Или когда включают радио на полную катушку, а потом орут, чтобы перекричать его, и тогда радио уже не слышно, и они еще прибавляют громкости и так далее до бесконечности.

— А самое страшное, — сказал Медрано, — когда они вытаскивают на свет божий традиционный набор затертых штампов и чужих мыслей. По-своему они даже замечательны, как боксер на ринге или акробат под куполом цирка, но нельзя же без конца находиться в обществе акробатов и атлетов.

— Не печальтесь, — сказала Клаудиа, протягивая им сигареты, — а главное — не спешите выставлять напоказ свои буржуазные предрассудки. Лучше скажите, что вы думаете о промежуточном звене, а именно о семействе этого молодого человека? По-моему, вполне милые люди, еще более неприкаянные, чем мы, потому что не находят общего языка ни с компанией рыжеволосого парня, ни с нами. А они бы этого очень хотели, но мы в ужасе от них отшатываемся.

Те, о ком она говорила, в это время тихими голосами, иногда срывавшимися на свистящий шепот или восклицание, обсуждали невежливое поведение своего сына и брата. Сеньора Трехо не намерена была позволять этому сопляку, воспользовавшись случаем, отделяться от семьи в свои неполных шестнадцать с половиной лет, и если отец не скажет ему самым решительным образом… Но сеньор Трехо, конечно же, ни за что не позволит ему этого, будьте спокойны. А Беба всем своим видом выражала глубокое презрение и полное неодобрение.

— Ничего себе, — сказал Фелипе, — плыли-плыли всю ночь… А утром подхожу к окну, и на тебе — эти трубы. Я уж собирался снова спать завалиться.

— Вот что значит вставать ни свет ни заря, — сказала Паула, зевая. — А ты, дорогой мой, больше никогда не буди меня так рано. Я принадлежу к почтенному племени сурков как по линии Лавалье, так и по линии Охеда, а потому должна блюсти честь гербов.

— Прекрасно, — сказал Рауль. — Я заботился о твоем здоровье, но, как известно, инициатива наказуема.

Фелипе растерянно слушал. Что-то поздновато они договариваются — как спать, как вставать. И он целиком отдался поеданию крутого яйца, искоса поглядывая на столик, за которым сидели родители. Паула разглядывала его сквозь клубы дыма. Ничуть не хуже и не лучше других; в этом возрасте, видно, они все одинаковые, одинаково упрямые, жестокие, желанные. «Настрадается он», — подумала Паула, но имела в виду не его.

— Да, так будет лучше, — сказал Лопес. — Ну-ка, Хорхе, если ты уже позавтракал, сходи-ка поищи кого-нибудь из судовой команды и попроси прийти сюда на минутку.

— Офицера или любого липида?

— Лучше офицера. А кто такие липиды?

— Понятия не имею, — сказал Хорхе. — Но наверняка — враги. Чао.

Медрано знаком подозвал бармена, привалившегося к стойке. Тот нехотя подошел.

— Кто у вас капитан?

К удивлению Лопеса, доктора Рестелли и Медрано, бармен этого не знал.

— Такие дела, — пояснил он огорченно. — До вчерашнего дня был капитан Ловатт, но вчера вечером, я слышал, говорили… Произошли замены в общем-то из-за того, что вас взяли на борт, вот и…

— Какие замены?

— Да так, кое-какие. Теперь, кажется, уже не идем в Ливерпуль. Вчера я слышал… — Он замолчал и оглянулся по сторонам. — Вам лучше поговорить с мэтром, может, он что-то знает. Он должен прийти с минуты на минуту.

Медрано с Лопесом переглянулись и отпустили бармена. Похоже, ничего не оставалось, кроме как созерцать берег Килмеса и вести беседы. Хорхе вернулся с известием, что офицеров нигде не видно, а два матроса, красившие кабестан, по-испански не понимают.

— Давай повесим ее тут, — сказал Лусио. — Под вентилятором она высохнет в момент, а потом постелем обратно.

Нора отжала край простыни, которую застирывала.

— Знаешь, сколько времени? Полдесятого, и мы стоим на якоре.

— Всегда просыпаюсь в это время, — сказала Нора. — Есть хочется.

— И мне тоже. Наверняка, завтрак уже накрыли. На судне распорядок совсем другой.

Они поглядели друг на друга. Лусио подошел и нежно ее обнял. Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза.

— Тебе хорошо? — спросил он.

— Да, Лусио.

— Ты, правда, меня немножко любишь?

— Немножко.

— А ты довольна?

— Хм.

— Недовольна?

— Хм.

— Хм, — сказал Лусио и поцеловал ее в волосы.

Бармен неодобрительно поглядел на пару, однако поспешил очистить для них столик, за которым перед тем завтракало семейство Трехо. Лусио подождал, пока Нора усядется, и подошел к Медрано, который ввел его в курс событий. Когда он пересказал все Норе, она просто не поверила. В общем, женщины выказали гораздо большее недоумение и недовольство поворотом событий, как будто бы каждая заранее составила свой маршрут, который с самого начала грубо нарушался. На палубе Паула с Клаудией расстроенно созерцали фабричный пейзаж берега.

— Подумать только: отсюда можно на автобусе добраться до дому, — сказала Паула.

— Мне начинает казаться, что это совсем не плохая мысль, — засмеялась Клаудиа. — Однако есть в этом что-то комичное, забавное. Остается только сесть на мель у острова Масьель, к примеру.

— А Рауль воображал, что не пройдет и месяца, как мы окажемся на Маркизских островах.

— А Хорхе спит и видит ступить на земли его любимого капитана Гаттераса.

— Какой у вас замечательный мальчик, — сказала Паула. — Мы с ним уже стали друзьями.

— Я рада, потому что Хорхе не так прост. Если ему кто-то не нравится… Боюсь, он в меня. Вы довольны, что отправились в это плавание?

— Пожалуй, довольна — не совсем то слово, — сказала Паула, моргая так, словно в глаза ей попал песок. — Скорее тешу себя надеждой. Дело в том, что мне надо было сменить обстановку, как и Раулю, вот мы и решили поплыть на пароходе.

— Но это не первое ваше путешествие?

— Да, шесть лет назад я была в Европе, и, по правде сказать, она мне не пришлась по душе.

— Бывает, — сказала Клаудиа. — Европа — это ведь не только галерея Уффици и Плас-де-ла-Конкорд. Для меня пока что она — такая, наверное, потому, что я живу в воображаемом, литературном мире. Но вполне вероятно, что разочарование окажется гораздо большим, чем можно представить себе, находясь здесь.

— Дело не в этом, по крайней мере в моем случае, — сказала Паула. — Откровенно говоря, я совершенно не способна всерьез играть ту роль, какую назначила мне судьба. Я выросла в среде, где все мечтали о жизненном успехе и личных свершениях, а я оказалась неудачницей. Здесь, глядя на Килмес и на реку цвета детского поноса, можно насочинять себе массу оправданий. Но в один прекрасный день попадаешь в другую обстановку, начинаешь соизмерять себя с другими образцами, например, оказавшись подле греческих колонн, и — падаешь еще ниже. Меня удивляет, — добавила она, доставая сигареты, — что некоторые путешествия не заканчиваются выстрелом в висок.

Клаудиа взяла предложенную сигарету и увидела семейство Трехо, которое приближалось к ним; с носовой палубы Персио приветственно махал ей рукой. Солнце начинало припекать.

— Теперь понимаю, — сказала Клаудиа, — почему вы понравились Хорхе, не говоря уж о том, что он неравнодушен к зеленоглазым. Хотя цитаты и вышли из моды, вспомните, что сказал один персонаж Мальро: жизнь ничего не стоит, но нет ничего ценнее жизни.

— Хотелось бы знать, чем кончил этот персонаж, — сказала Паула, и Клаудиа услышала, как изменился ее голос. Она положила ей руку на плечо.

— Не помню, — сказала она. — Возможно, и выстрелом. Но, скорее всего, стрелял в него другой.

Медрано посмотрел на часы.

— По правде говоря, это становится скучным, — сказал он. — Поскольку мы остались почти что одни, не отрядить ли нам кого-нибудь и попытаться пробить стену молчания?