Счастливчики

— Какой ты весь из себя нервный, — сказала донья Росита. — Мало тебе, видать, вчерашних проделок. Погляди на Нелли, погляди. Да тебе бы со стыда сгореть — как она, бедняжка, из-за тебя вчера вся исстрадалась. В жизни не видела, чтобы столько плакали, право же. Ой, донья Пепа, дети — наш крест, уж поверьте. Как мы там хорошо устроились в каюте, и все-то из чистого дерева, и сеньор Порриньо такой забавный, и надо же было этим сорвиголовам впутаться в историю.

— Хватит, мама, — попросил Мохнатый, выдергивая волос, выросший на пальце.

— Мама твоя правильно говорит, — слабым голосом сказала Нелли. — Разве не понимаешь, — они тебя заманили, инспектор сам сказал. Внушили тебе, а ты и рад стараться…

Мохнатый резко выпрямился, как будто ему вонзили булавку.

— Дак ты хочешь со мной под венец или нет? — завопил он. — Сколько раз объяснять тебе, что случилось, балда безмозглая?

Нелли залилась слезами, но хорошо, что шумели моторы и усталым пассажирам было не до нее. Мохнатый пожалел, что вспылил, и сердито отвернулся к окну — смотреть на Буэнос-Айрес. Уже подлетали, самолет немного накренился, стали видны трубы электрической компании, порт, внизу проплывали и исчезали строения, колеблясь и дрожа в дымном, раскаленном воздухе полудня. «А какую мы пиццу закажем с Умберто и Русито, — подумал Мохнатый. — Вот чего не было на судне, того не было, надо сказать правду».

— Будьте добры, сеньора, — сказал лощеный полицейский офицер.

Сеньора Трехо с любезной улыбкой взяла самопишущую ручку и поставила свою подпись внизу листа, на котором уже значились десять или двенадцать подписей.

— Вы, сеньор, — сказал офицер.

— Я это не подпишу, — сказал Лопес.

— Я — тоже, — сказал Рауль.

— Очень хорошо, сеньоры. А вы, сеньора?

— Нет, не подпишу, — сказала Клаудиа.

— И я — тоже, — сказала Паула, улыбаясь офицеру своей особой улыбкой. Офицер повернулся к инспектору и что-то сказал. Инспектор показал ему список с именами, родом занятий и адресами пассажиров. Офицер вынул красный карандаш и подчеркнул несколько фамилий.

— Сеньоры, вы можете покинуть порт, — сказал он, щелкнув каблуками. — Такси и багаж ждут вас у дверей.

Клаудиа и Персио вышли, ведя за руку Хорхе. Густой влажный жар от реки и запахи порта вызвали у Клаудии отвращение; она отерла лоб рукой. Да, Хуан Баутиста Альберди, к семисотым номерам. Она попрощалась с Паулой и Лопесом возле такси, помахала рукой Раулю. Да, ее телефон есть в телефонной книге, на фамилию Леубаум.

Лопес пообещал Хорхе прийти как-нибудь с калейдоскопом, о котором Хорхе давно мечтал. Такси отъехало, увозя и Персио, казалось, полусонного.

— Ну что ж, нас, как видите, выпустили, — сказал Рауль. — Какое-то время, наверное, последят за нами, а потом… Они свое дело знают. Нас им опасаться нечего. Я, например, первый начну задавать себе вопрос, что я должен делать и когда это делать. И столько раз себе его задам, что в конце концов… Ну что, едем в одном такси, прелестная парочка?

— Конечно, — сказала Паула. — Я уже велела погрузить в него твои вещи.

Подбежал Атилио, лицо в поту. Крепко смял в ладони руку Паулы, звучно хлопнул по спине Лопеса, шлепнул пятерней о ладонь Рауля. Пиджак кирпичного цвета надежно возвращал Мохнатого ко всему, что поджидало его в городе.

— Обязательно надо увидеться, — сказал Мохнатый в веселом возбуждении. — Дайте самописку, черкну вам адресок. Как-нибудь в воскресенье придете, такое мясо зажарим. Старик счастлив будет с вами познакомиться.

— Обязательно, — сказал Рауль, твердо зная, что они никогда больше не увидятся.

Мохнатый, сияя и волнуясь, смотрел на них. Еще раз хлопнул по спине Лопеса, записал их адреса и телефоны. Нелли громко позвала его, и он, сникнув, пошел прочь, возможно, поняв или почувствовав то, чего не понял.

Уже сидя в такси, они видели, как партия мира разбредалась, как шофер засовывал дона Гало в большой синий автомобиль. Несколько зевак остановились посмотреть, но все равно полицейских было больше, чем штатских.

Зажатая между Лопесом и Раулем, Паула спросила, куда они едут. Лопес молчал, выжидая, но Рауль тоже ничего не говорил и глядел на них чуть насмешливо, словно ситуация забавляла его.

— Для начала можно поехать хлопнуть по рюмашке, — сказал наконец Лопес.

— Здравая мысль, — поддержала Паула, которую мучила жажда.

Таксист, улыбчивый парень, обернулся, ожидая указаний.

— Ладно, — сказал Лопес. — Поехали в «Лондон». Угол Перу и Авениды.

Примечание

Этот роман был начат в надежде соорудить некую ширму, чтобы надежно отгородиться от общительности, обуревавшей пассажиров третьего класса на пароходе «Клод Бернар» (туда) и «Конт Гранд» (обратно). Вполне вероятно, что читатель возьмет эту книгу с подобными же намерениями, так как книги по-прежнему остаются единственным убежищем, где пока еще можно чувствовать себя спокойно, и я полагаю справедливым отметить столь родственное совпадение в искусстве бегства от действительности.

И еще я хотел сказать вам, на всякий случай, что не было у меня поползновений аллегорического характера и тем более — этического. Если к концу повествования кто-то вдруг увидит в персонаже себя, а другой робко придет к заключению, что это существующий порядок принуждает его быть таким, то это не более чем повседневные диалектические игры, которые любой может наблюдать вокруг себя или же в зеркале ванной комнаты, не придавая увиденному трансцендентального характера.

Монологи Персио смутили некоторых друзей, которым нравится получать удовольствие впрямую, без лишних выкрутасов. На их возмущение могу лишь ответить, что они были навязаны мне повествованием и в том порядке, в каком идут в книге, как некий способ высшего видения того, что затевалось или шло к развязке на борту судна. Его рассуждения восходят к другим измерениям, или, проще говоря, метят в другую цель. Вот так, играя в «лягушку», бывает, забрасываешь биту четыре раза точно в цель, а на пятый она улетает на крышу; однако это не причина, чтобы… Вот оно: не причина. Поскольку именно пятый бросок, возможно, венчает игру совсем в иных, невидимых глазу параметрах, и Персио может повторить строчки, которые, я полагаю, принадлежат некоему испанскому анониму: «Никто битой не попал, / А я сразу цель достал».

И последнее: подозреваю, что эта книга приведет в замешательство тех читателей, кто полагается на своих любимых писателей, подразумевая под этим желание и чуть ли ни приказ следовать проторенным путем, а не нести всяческую околесицу. И первым в замешательство пришел я сам, потому что начал писать, отталкиваясь от основных событий, которые диктовали мне совсем другое, а потом — что приводило меня в изумление и крайне забавляло — роман стал раскручиваться сам по себе, и я вынужден был следовать за событиями, став первым читателем эпизодов, которые, я и думать не думал, что могут произойти на судне компании «Маджента Стар». Кто бы мог сказать, что Мохнатый, который не был мне поначалу особенно симпатичен, к концу так возвеличится? Я уж не говорю о том, что у меня произошло с Лусио, потому что я любил Лусио… А впрочем, не будем об этом, подобное случалось и с Сервантесом, и случается со всеми, кто пишет, не сковывая себя схемой, и оставляет открытой дверь, чтобы в нее входил воздух улицы и даже чистый свет космических пространств, как не преминул бы добавить доктор Рестелли.