Пауки

— Это уж моя забота. И расходы беру на себя, привезешь из уезда адвоката… И ему заплачу… Только действуй от своего имени, слышь, обо мне ни звука… Нельзя мне открыто путаться в такие дела.

Раде диву дался, с какой стати газда Йово так подкапывается под попа; правда, одно время они враждовали из-за сельской кооперативной кассы, которую основал отец Вране, но с тех пор, как в городе пошли толки о каком-то сговоре между иноземцами, от которого будет великая польза крестьянам, они помирились.

Но крестьяне не больно верили в эту пользу, полагая, что с господами дело иметь — все равно что глаза луком тереть, — не видать крестьянам добра от господ, никогда такого не бывало, и сейчас они опасались, как бы после объединения не стало еще хуже.

Но все же за этим что-то крылось.

Чтобы укрепить содружество, в общине посадили двух членов-католиков, вывесили два флага, из-за которых идет жестокая борьба: какой должен развеваться справа — православный или католический! Вот о чем размышлял Раде и по дороге, и в городе, пока писарь составлял его жалобу. Подписав бумагу, Раде отнес ее в суд.

…Он уже и думать позабыл о жалобе, как вдруг получил повестку. Только сейчас ему стало как-то не по себе, и он пожалел о своем поступке.

Что ему сделал поп? Не ударил, не причинил никакого ущерба, а на слова стоит ли обращать внимание? Стало быть, досадил он отцу Вране, если тот так разозлился? Ну, а как теперь не пойти в суд? Газда Йово велел нанять адвоката и позавчера, повстречав Раде в городе, пригрозил еще раз — пусть и не думает прощать попу, если хочет остаться ему, газде, другом; а Раде известно, как оно бывает, когда газда тебе не приятель, а враг.

Вот несколько дней тому назад снял с Войканова сына Радивоя голову за то, что тот спьяна сказал, будто газда вечно обсчитывает его на поденной плате.

Не только подал на него в суд, но пригласил еще из уезда адвоката, такого краснобая, что без ножа режет, и Радивой осужден на заключение в тюрьму. На него же пали и судебные издержки. Счастье, что нечем платить!

На суде адвокат отца Вране, доктор Пилич, все удивлялся, что же происходит в наше время? Раньше такое не могло бы и присниться.

Бывало, молодые, завидев издали своего пастыря, вставали и с почтением прикладывались к его руке, а мы вот до чего дожили: какой-то молокосос осмеливается подать жалобу в суд на своего духовника, непреклонного патриота и народного радетеля.

Уж, конечно, отец Вране и не помышлял оскорбить кого-нибудь в храме господнем, где он единственный хозяин, он хотел лишь наставить на путь истинный заблудшую овцу — сегодняшнего истца. Затем, ссылаясь на известные параграфы закона, доктор Пилич просил суд снять обвинение со своего подзащитного… В возмещение за потраченное время, суточные и дорожные расходы он потребовал сто крон.

Адвокат Раде предложил коллеге не отвлекаться от существа дела. В данном случае отец Вране выступает перед судом не как пастырь доверенного ему стада, а как любой смертный. Оскорбил ли он своим поступком истца? Да, оскорбил! Об этом нам только что рассказали свидетели, подтвердив всецело приведенные в обвинении факты, следовательно, обвиняемый должен понести предусмотренную законом кару, и на него должны пасть все судебные издержки. Он так же, как и его коллега, потребовал в возмещение за потраченное время, суточные и дорожные расходы сто крон.

Раде слушал своего адвоката, и ему было почти стыдно: зачем он против собственной воли впутался в господские дела? И ушел из суда, не дождавшись решения.

Судья объявил приговор: священник Вране присуждается к двум дням тюремного заключения или, согласно закону, к соответствующему штрафу.

Адвокат отца Вране подал кассационную жалобу.

Высшая инстанция уважила жалобу священника: сняла с него обвинение, а судебные издержки возложила на Раде.

Когда жившие в уездном городе друзья и приятели отца Вране телеграфировали ему о благополучном исходе дела, служитель зазвонил в оба церковных колокола точь-в-точь так, как трезвонил несколько лет тому назад при виде епископской кареты, в которой его преосвященство объезжал свою епархию.

Отец Вране сдержал данное друзьям и знакомым обещание устроить торжественный обед, если он будет оправдан. И нельзя было этого не сделать, ибо благоприятели лезли из кожи вон, добиваясь отмены судебного приговора.

На обед были приглашены священники соседних приходов, кое-кто из фратеров, двое православных монахов, городской голова — газда Йово — и член городской управы. Местного учителя не позвали, поскольку он не разделял политических взглядов отца Вране, а был приверженцем другой партии, антиклерикальной; впрочем, газда Йово и монахи тоже не принадлежали к единомышленникам отца Вране, к тому же, по мнению последнего, были сынами совсем другого народа, попросту говоря — выродками, позвать их все же пришлось во имя сохранения единства, призыв к которому, прозвучавший по всей стране, донесся даже до этого уголка.

«Необходимо доказать, что клерикалы не выступают против согласия, если оно в интересах многострадального народа», — думал отец Вране.

Гости договорились съехаться в условленном месте и оттуда разом двинуться к отцу Вране.

Впереди на бешеном вороном коне гарцевал фра Йосо с трехцветным флагом в руке, за ним мчались ватага фратеров и двое монахов; фратеры были в красных национальных шапочках: они решили сделать сюрприз отцу Вране, для которого любое проявление национального чувства являлось как бы отдушиной для его собственного патриотизма.

В полях было знойно, давно стояла засуха, прибитые морозом хлеба так и не поднялись, кукуруза совсем зачахла, а пустые колоски пшеницы торчали, словно умоляя небо о помощи, раз жаждущая земля бросила их на произвол судьбы в самое нужное время. Кузнечики яростно, вперебой стрекотали, будто назло летнему затишью.

Истомленные крестьяне, кое-кто в тюрбанах, в неизменной во все времена года домотканой суконной одежде, сторонились, давая дорогу бешено скачущим коням, и в знак приветствия подымали руку к тюрбанам, недоумевая, куда несется эта стая точно сорвавшихся с цепи фратеров. Всадники, завидев впереди церковь, разгорячили коней и пустились вперегонки, не обращая ни малейшего внимания на пешеходов. Кони были добрые, но всех обогнала кобыла арабских кровей молодого монаха отца Лаврентия…

Слуга отца Вране даже смутился: неловко все-таки, что первой прискакала к церкви кобыла, и когда подоспели остальные гости, он сказал фратерам:

— Стоило пропускать ее вперед? Ведь мужчинам обычно дается предпочтение…

Гости сошли с разгоряченных лошадей, которых тут же подхватили и стали прохаживать сбежавшиеся со всех сторон крестьяне, привлеченные перезвоном колоколов и стрельбой из прангий.

Прибывшие расцеловались с отцом Вране, поздравили его с победой христианской любви над ненавистью и осушили, как полагается, перед обедом по рюмке ракии.

Между тем к воротам подкатил в коляске городской голова газда Йово, с ним член городской управы — владелец корчмы, который только во имя народного единства согласился быть членом управы и ради того же единства принес себя в жертву, приехав вместе с газдой Йово к отцу Вране, не посчитавшись с тем, что даже родители их были врагами.

Газда Йово устал и запыхался, поднимаясь к дому. Не желая задевать представителей той и другой религии, он не произнес ни «хвала Иисусу», ни «бог в помощь», а приветствовал и тех и других обычным «день добрый, господа!» и тотчас уселся.

Газда оглядел собравшихся: никто не отозвался ни словом! Кое-кто из фратеров не был вовсе с ним знаком, другие знали его по слухам, но считали, что он должен подойти первым, а не они: ведь церковная власть выше светской! Отец Вране представил его, чтобы разбить лед, и новые знакомые пожали друг другу руки.

В доме было душно, по мясистым щекам газды Йово сбегал пот, он то и дело утирал платком лицо; поэтому хозяин предложил всему обществу перейти в сад, что за домом, там под открытым небом прохладнее, чем в комнатах.