Мемуары Дьявола

«О! В этом и состоит опасность, Эрмессинда, — возразил старик. — Ибо женщина так устроена, что отдается либо тому, кто каждый день и каждый час проводит у ее ног, в готовности исполнить малейшую мимолетную прихоть и самый безумный каприз, внимательному рабу, которому она платит любовью, поскольку не может платить золотом, либо мужчине, который едва ее замечает, который ставит себя гораздо выше. И однажды, когда он возвращается домой, покрытый пылью и кровью, с глазами, горящими от победы, сопровождаемый победными криками своих солдат, женщина, опьяненная его видом, раскрывает свои объятья, чтобы дать ему отдохнуть на своей груди от благородных ратных трудов. Вот что случится с Аликс однажды вечером, когда пьяный муж будет спать в своей постели, а любовник пройдет с высоко поднятой головой мимо двери заброшенной супруги. Все было похоже, не так ли, Эрмессинда?»

Эрмессинда помолчала, затем ответила:

«Ваша воля будет исполнена, господин, он повинуется».

В этот момент дверь распахнулась и появился Лионель, он замер при виде матери, которую не ожидал увидеть у старика.

«Кто вас звал?» — сурово обратился к нему Гуго.

«Зачем ты пришел сюда?» — вскричала мать, бросившись навстречу сыну.

Лионель не мог вымолвить ни слова, как растерянный от первого преступления человек. Затем он пришел в себя и, мягко отодвинув мать, приблизился к отцу.

«Поскольку так угодно случаю, будьте свидетелем, матушка, послушайте, что я скажу моему отцу».

«Ты поклялся, что уедешь, Лионель».

«И я уеду».

«Ты поклялся, что не будешь искать объяснений».

«Я поклялся, что не забуду об уважении, которое должен своему отцу. И со всем моим уважением я хочу задать один вопрос».

«О! Замолчи! — взмолилась Эрмессинда. — Что ты хочешь узнать?»

«Я хочу знать, матушка, почему вы всегда плачете, почему меня всегда гонят вон».

«Ты хочешь знать!» — внезапно поднялся Гуго.

«О! Замолчите, замолчите!» — Эрмессинда оставила сына и бросилась к мужу.

Гуго взглянул на нее и почувствовал жалость к ней и ее сыну.

«Уходи! Уходи! — сказал он Лионелю. — Не спрашивай меня о том, что я прячу на дне моего сердца вот уже двадцать два года».

Его слова будто ослепили Лионеля, как внезапная вспышка рокового света.

«Уже двадцать два года!» — медленно повторил он и обратил свой взор, полный подозрений, которые возбудили в нем слова отца, на мать.

Эрмессинда не выдержала ужасного взгляда сына, и под тяжестью стыда, который снова и снова давил ей на сердце, как вечный камень Сизифа {449}, она упала на колени, крича им обоим, отцу и сыну:

«Пощадите! Пощадите!»

Лионель окаменел, глаза его закрылись, затем он с усилием провел рукой по лбу, чтобы вытереть холодный пот, который заструился по нему, пока его мысль совершила долгое и печальное путешествие: за этот краткий миг он вспомнил все свое прошлое, и все его прошлое стало ему понятно. Вернувшись к настоящему, он открыл глаза, дабы убедиться, что это был не сон, и увидел Гуго, который смотрел на него с жестокой радостью, и свою мать, которая не осмеливалась поднять на него глаз.

Лионель не принадлежал к тем добрым и человечным существам, сердце которых подвержено внезапной и возвышенной жалости. Лионель не мог простить мать, хотя знал, какими тяжкими муками она заплатила за свой грех, но у него не было выбора между злорадством Гуго и болью Эрмессинды, поэтому он склонился к матери и сказал:

«Встаньте, сударыня, не плачьте. Теперь вас защитит Лионель де Рокмюр».

«Теперь, когда ты пожелал узнать, почему я ненавидел тебя, — сказал старик, — здесь нет больше Лионеля де Рокмюра».

«Ты прав, старик. Оставь себе твое имя, мне стыдно, что я носил его».

Старик презрительно ухмыльнулся.

«О, не смейся, господин Гуго де Рокмюр: каждому свое. Только что здесь был молодой человек, который простер свою шпагу над семейством Рокмюр, и блеск этой шпаги был так ярок, что никто не осмеливался присмотреться и увидеть, что это имя досталось немощному старику и трусливому идиоту. Теперь, когда у него больше нет имени, бастард убирает свою шпагу, чтобы опереться на нее в своих походах, ибо больше ему опереться не на что, и он открывает вас посторонним взглядам. Пусть будет так, как ты хочешь, господин де Рокмюр: ты забираешь свое имя, я забираю мою славу. Я доволен разделом».

«И к какому имени ты привяжешь твою славу, чтобы носить ее?»

«К тому, что я сам себе сделаю!»

«А что же ты не возьмешь имя твоего отца, ты мог бы поддержать его блеск!»

«Каким бы оно ни было, его следует носить с честью, ибо тот, кто не смог его мне передать, смог тронуть сердце моей матери!»

«То был в самом деле благородный и богатый авантюрист, великолепный генуэзец, который нравился дамам своей красотой и оставлял им на прощанье бесчестье!»

«Генуэзец… генуэзец… — ужасное предчувствие охватило Лионеля. Затем он спросил прерывающимся голосом: — Его имя? Как его имя?»

«Возьми его, Лионель, оно славится низостями, преступлениями и красотой, возьми его, и еще много дам отдадутся красавцу Цицули».

«Цицули!» — вскричал Лионель так, что эхо разнеслось по всему замку. Потрясенный Гуго застыл, а Эрмессинда приподнялась, как будто услышала рычание дикого зверя.

«Цицули! Цицули!» — повторял Лионель, переводя взгляд с матери на старика.

Гуго, радуясь ужасному отчаянию Лионеля, не понимал, однако, его причины. Он обратился к Эрмессинде с жестоким смехом:

«Смотри, Эрмессинда, смотри, к чему приводит прелюбодеяние».

«Ты не знаешь этого, Гуго, — Лионель приблизился к старику, — ты не знаешь. Ты думаешь, оно ведет только к боли, к отчаянию, к безумию: ошибаешься, оно ведет к кровосмешению!»

Гуго и Эрмессинда в ужасе попятились.

«Вы меня не понимаете! — кричал Лионель, наступая на них. — Ты не знаешь, трусливый старик, который не убил любовника своей жены, ты не знаешь, что твоя невестка — дочь моего отца и что дочь моего отца — моя любовница!»

«Аликс! — хором вскричали старик и его жена. — Аликс!»

Эрмессинда без чувств упала на пол, старый Гуго, черпая силы в своей ярости, бросился на Лионеля и схватил его:

«Ко мне! Сюда! Стража! Смерть Лионелю! Смерть нечестивцу! Смерть кровосмесителю!»

Лионель, разум которого помутился от потрясения из-за ужасного открытия, с силой оттолкнул старика, который упал рядом с Эрмессиндой, и опрометью бросился вон из комнаты. Он пробежал длинные коридоры, которые вели в спальню отца, и, бледный, дрожащий, достиг большой залы, где его должна была дожидаться Аликс.

«Где ты так долго пропадал!» — раздался голос рядом с ним.

Лионель обернулся и при свете частых молний увидел перед собой свою сестру Аликс.

«Ты тоже совершил преступление. Какое?» — воскликнула она, увидев, как он дрожит.

«Прелюбодеяние и кровосмешение!» — пробормотал Лионель, отталкивая Аликс.

Буря грохотала со всей яростью.

«Что ты говоришь? — возмутилась Аликс. — Ты забыл, что я жду тебя?»

«Следуй за мной, жена Жерара… — ответил Лионель, — если посмеешь».

«Я больше не жена ему», — ответила Аликс, распахнув дверь ногой и показывая ему труп Жерара, задушенного в постели.

«А, еще и убийство!» — попятился Лионель.

«Он начал просыпаться, я была рядом!»

«Следуй за мной, если посмеешь, — повторил Лионель, разум которого совсем помутился, — следуй за мной, дочь Цицули, вдова-прелюбодейка Жерара де Рокмюр, кровосмесительная невеста сына Цицули».

И то ли они оба произнесли необычайно громко эти слова, то ли голос из самой преисподней произнес их рядом с ними, но в какой-то момент показалось, что все закоулки замка Рокмюр эхом повторяют: прелюбодеяние, кровосмешение, убийство.

И тогда Лионель бежал. Пересекая обширный внутренний двор, отделявший залу от ворот, он услышал, как при звуке его доспехов заржали лошади. Как ни торопился Лионель, как ни стремился убежать, он промчался мимо, но около самых ворот увидел пажа, державшего легкую кобылицу, великолепную кобылицу, которую велела приготовить себе Аликс. Инстинктивным движением Лионель схватил вожжи и вскочил на лошадь, решетка поднялась, и он вырвался из замка, не имея никакой другой цели, как очутиться на воле, он не управлял лошадью, и она сама помчалась быстро, как олень, к подножию холма.