Гулящая

лебают ведрами... Это тебе дворяне, да еще самые сливки, цвет дворянства, они с малых лет привыкли жить на широкую ногу, сладко покушать, поддержать этикет.

В ожидании такого наезда и еврей, который арендовал небольшой сад на главной улице, хвастался, что к своей музыке принанял еще полковую да арфисток выписал. Только не таких, какие были на ярмарке... "Это - шваль, которую вымели из больших городов; воронье, которое слетается на падаль! А на этих поглядишь - пальчики оближешь, послушаешь - есть не захочешь! Ах, какие молодые да красивые! Ах, какие полногрудые да ясноглазые! Они не затянут хриплыми голосами песню, не станут горланить "вьюшку" или "Москву", а запоет сперва одна, да не только голосом станет выводить песню, а и глазами заговорит, руками расскажет, на себе покажет!.. А в конец хор как подхватит, так будто во все колокола зазвонят, так мороз по спине и подерет!.. В Харькове как пели в гостинице, так пол провалился, столько набилось народу на них поглядеть!" - хвастался еврей.

Горожане как чуда ждали этой диковинки. Только и разговору было, что про арфисток.

- Хоть бы уж скорее дворяне съезжались. Посмотрим, что за диво покажет нам еврей,- говорили нетерпеливые.

- О-о! у него есть нюх: он знает, что кому нужно; всякому угодит,подхватывали другие.

- Еврей с нюхом: умеет товар лицом показать! - поддерживали третьи.

- Да и сам небось охулки на руку не положит!

- Да уж это как пить дать. На то он и еврей, чтоб чужие карманы обчищать!.. Зато если что скажет, так уж не обманет; если за что возьмется, так сделает всем на удивление!.. Со вкусом еврей, с нюхом!

- Да черт с ним и с его нюхом! Только бы поскорей!

- Не терпится?

- Конечно. Того и гляди ненастье начнется; осень ведь на дворе.

- Ну, не сразу начнется! Подождем. Больше ждали, теперь уж немного осталось.

Такие разговоры вели горожане, ожидая той диковины, которую еврей приберегал для дворянского наезда.

Но вот в город стали въезжать запряженные четвернею кареты; взметая дорожную пыль, тяжело топотали сытые рослые лошади, цокали блестящими подковами по мостовой и выбивали из булыжника искры; высокие колеса стучали-громыхали; неумолчно скрипели рессоры, и кареты покачивались на них, словно колыбели. Во весь опор мчались господа в город, направляясь в центр, к самой лучшей гостинице, где всегда радушно встречали дорогих гостей. Толчея около гостиницы была, как на ярмарке: одни кареты отъезжали от высокого крыльца, другие - подъезжали; около распахнутых дверей стоял высокий бородатый швейцар в картузе с золотым галуном и ливрее с широким позументом через плечо. Он приятно улыбался знакомым господам, которые узнавали его и здоровались с ним, а с незнакомыми держался по-разному: если приезжий выступал важно и вид у него был гордый, швейцар вытягивался в струнку и быстрыми глазами следил, не нужно ли услужить; а если шел какой-нибудь из плохоньких или в потертом поношенном платье, то пропускал мимо, сделав озабоченную мину и будто не замечая