Гулящая

а в столовую, молча подошла к столу, налила чаю и пошла было в кухню.

- Куда же ты? Разве не хочешь чаю? - спросил Проценко.

- Да она плачет,- взглянув на нее, сказал Довбня.

- Плачет? Чего?

Тревожный взгляд Проценко встретился с ее заплаканными глазами... Христя убежала в кухню.

- И чего это она? - удивлялся Проценко.- Была так мила, весела... Чай наливала, смеялась; а тут сразу - на тебе! - говорил он Довбне.

- Погодите, уж не я ли ее обидел? - догадался Довбня.

- Как? Чем?

- Да... кладу пальто и говорю ей: "Смотри, чтоб солдаты не украли". А она мне: "Какие?" - "Может, говорю, к тебе ходят".

- Так вот чего она!..- бросился Проценко в кухню.

- Да-а-а,- всхлипывая, ответила Христя.- Разве я с солдатами знаюсь? Разве я путаюсь с ними, что он мне глаза ими колет,- совсем расплакалась Христя.

- Ну и дурочка же ты! Я ведь только спрашивал,- успокаивал ее Довбня.

- Дурочка! А зачем же говорить такое?

- Ну, он больше не будет. Довольно, перестань. Умойся холодной водой да иди сюда, чайку нам налей,- говорит Проценко, досадуя в душе на Довбню.

- Я, ей-богу, не думал ее обижать,- стал оправдываться Довбня.- Так себе брякнул, а она вот видите... Бабьё! Все они такие. И Марина такая... Вы знаете, зачем я к вам пришел?

- Зачем?

- Женюсь! - сверкая глазами, ответил Довбня.

- Помогай бог! На ком?

- Пришел просить на свадьбу. Придете?

- Отчего же? На ком женитесь?

- Да на Марине!

Проценко только глаза вытаращил.

- Как на Марине? Ведь Марина в деревне.

- Была в деревне, а теперь тут.

- Как? Каким образом?

- Жаль мне стало проклятую девку. Пропадет, думаю. Ну, я и выписал.

- Когда же свадьба?

- Да вот после праздников. Сразу после богоявления.

- Удивительно! - задумавшись, проговорил Проценко.

- Удивляетесь? Все удивляются, кому не скажешь. "Пропал, говорят, человек! Учился, учился, стоял на хорошей дороге, жить бы да бога хвалить, так нет же, взял и сам себе петлю надел..." Странные люди! - глухо проговорил Довбня, отчаянно затянулся папиросой и хлебнул чаю; он медленно выпустил целую струю дыма и окутался им, как облаком.

- Я сказал: странные? - послышалось из этого облака.- Нет, лукавые! подлые! - воскликнул Довбня.- Разве они знают, что значит честно мыслить, жить, не лукавя? Наделали каких-то перегородок, разделили людей и задыхаются в этих тесных углах, голова у них как в тумане, сердца разбиты; они прячут-таят самые заветные свои желания, не живут, а мучаются, прозябают и зовут это жизнью! А попробуй поди против них, соверши поступок, который не вяжется с их бредовыми обычаями, сразу поднимут крик: нельзя! неприлично! А почему нельзя? Почему неприлично? Потому что никто еще не поступал так, потому что это не принято в их кругу... Ложь! плевать на все! Все можно, все прилично, что только дает счастье человеку, все, что делает его лучше, поднимает выше! Вот что значит честно мыслить, честно жить, не лукавить с самим собой! А они говорят: пропал!