Возвращение «Back»

ЭНИС — стояло в конце телеграммы. И рядом еще непонятные буквы.

Мода на аббревиатуры переживала в лагере настоящий расцвет. Каждый заключенный расписывал свою койку буквами. Чтобы издалека было видно, что он преподает. Вроде ИТ, — Иннер темпл [3], там Марплз, быть может, прямо сейчас все еще читает Римское право. Так было задумано, чтобы время в плену не стояло на месте, заставить стрелки часов идти вперед. А он, болван, вернулся и повернул их назад лишь ради того, чтобы воочию увидеть эти розы, которые пробились между минутами и часами и так крепко сплелись в единый узор, что стрелки часов застряли в них, встали на месте.

Мысли его блуждали. А ведь ему повезло, что у него есть работа — удивительно, как ему умудрились сохранить должность. И те, кто еще там, отдали бы полмира, лишь бы оказаться на его месте. Они бы тут не раскисли, не стали бы швырять на ветер деньги ради путешествия в прошлое. И потом, вопрос с карточками. Как быть? Все, что у него есть, это костюм, который на нем, да и то потому, что он купил его когда-то давно, а портной не успел доставить, сохранил до его возвращения. Остальное все как в воду кануло. Ну вот, он совсем заблудился на этом чертовом кладбище. Да где же она? Роза, любимая, из-за которой он приехал в такую даль. Зачем она умерла? Как это понять? Наверное, лучше бы его совсем убили, думал он, врезали бы из чего-нибудь потяжелее снайперской винтовки. Розе бы все равно не узнать, ведь она умерла приблизительно в те же дни, ровно на той же неделе. Господи, упокой ее душу, — к глазам его подступили слезы, — пусть там ей будет хорошо, и она обретет покой.

Полил дождь. Странно, видимо, он настолько забылся, что даже не заметил, как упали первые капли. И быстро, изо всех сил, заскакал к аллее, торопясь укрыться под портиком церкви. Но ему пришлось идти напрямик, без тропинки, больно царапая шею, протискиваясь сквозь кипарисы, продираясь сквозь заросли роз, которые наотмашь хлестали его по щекам, брызгали дождем так, что вода заливалась в уши. Потому что он не мог нормально ступать, поднимать ногу, но не хотел тащить деревяшкой по тонкому нежному дерну, оставляя на свежих могилах шрамы подарком, с которым он вернулся из Франции.

От усталости в голове сделалось пусто. Но едва дошел до портика — тут же оцепенел от страха, увидав того, кто прятался там от дождя все это время. Ведь из всех людей, из всех мужчин, которых он знал или когда-то видел, перед ним стоял жирный, как пролетевшие гуси, Джеймс.

— Мать честная, Чарли, какими судьбами?

Не найдя, что ответить, Чарли оглянулся: не видел ли этот вдовец, как он искал могилу.

— Надо же, выходит, тебя выпустили? Господи, Чарли, как же это здорово, приятель! Ну, рассказывай, где тебя жизнь носила? В Германии, верно? Ты подумай, пять лет как не бывало. Как жизнь, старина? — он дружески ткнул его в грудь. — А здесь только и слышно «Вот, наши ребята вернутся!» Так ты насовсем? Как говорится, на веки вечные, окончательно и бесповоротно? Ну, каково там, во вражьем логове? Паршиво? Ты, верно, в госпиталь угодил? Как они там с ребятами нашими? Знаю, приятель, досталось тебе крепко. Тут теперь все иначе, прошли старые времена. Но, дружище, как же я рад тебя видеть!

— Да вот, нога, — пробормотал Чарли.

— Вот оно как, — продолжал Джеймс.

— Вот так, — сказал Чарли.

Повисло неловкое молчание. Вдруг у толстяка задергалась верхняя губа.

— Господи, я бы не заметил, если б ты не сказал. Но послушай, доктора научились творить чудеса. Во всяком случае, я слышал. Война медицине на руку. Как говорится, не было бы счастья — да несчастье помогло. Но такой ценой это ужасно. Значит, вот оно как, дружище.

— Бывает, — сказал Чарли.

— А кстати, где ты собирался обедать? Вот что, давай, разыщем что-нибудь пожевать. Дело это хлопотное. С тех пор как развелись эти БРНК, ВБСБ и ПМВО [4], они и правят бал. Как только началась война. Хотя вру — после оккупации Голландии, кажется. Представляешь, даже рейсовый сняли. Так что передвигаемся на своих. Детей еще, правда, возят в школу — через СЭС — хотя дурака они там валяют. Ну вот что, давай найдем этот волшебный горшок. А кстати, мы в деревне организовали поросячий клуб ПБХР. Нынче у нас времена аббревиатур. Впервые, когда наши местные скинулись в общагу. Зато теперь кусок ветчины у меня всегда найдется. Хотя я, честно говоря, еще не притрагивался к ней. Покуда. О, кстати, за мной стаканчик-другой для разминки.

— Спасибо.

— Пустяки, старик, чем могу. Устроим в твою честь прием. Ты ведь получил мое письмо? Все произошло чуть ли не в тот день, когда ты попал в плен. С тех пор пошла другая жизнь. Такие, брат, времена и поверь мне, то ли еще будет. Да ведь это чертовски хороший повод взяться за ветчину. И как же ты меня раньше не предупредил?

Чарли пробормотал что-то невнятное.

— Знаю, — сказал Джеймс. — Мне это знакомо. Помню, как сам вернулся с прошлой войны, — и поведал Чарли скучную историю о каком-то знакомом. — С той разницей, что теперь они бросают на нас бомбы, будь они прокляты, — продолжал он. — Слушай, а ты часом не встретил моего парнишку на велосипеде? До нитки же вымокнет.

Дождь затихал, делался реже, шум его стал похож на свист серпа. Джеймс еще говорил, обо всем подряд, потому что для него эта встреча была не меньшим потрясением. Но Чарли больше его не слышал.

Он боялся выдать себя, чувствуя, как у него побелело лицо, судорогой свело живот, поскольку между ним и Розой постоянно висел этот вопрос — его ли это ребенок, которого она носит.

Ему сделалось страшно от того, что, увидав мальчика, он совсем ничего не почувствовал. А ведь всю жизнь верил, что родная кровь заговорит.

Значит, ребенок, которому он уступил тропинку, был Ридли [5]. Бедняга, как же он будет жить с таким именем?

Он устал, был бы рад присесть, но, боясь обидеть Джеймса, заставил себя прислушаться. Тот продолжал, как ни в чем не бывало.

Вдруг Чарли, во что бы то ни стало, захотел увидеть мальчика, его пухлое личико, поймать в нем отголосок Розы, заглянуть ему в глаза и, возможно, увидеть в их отражении себя — да любую подсказку, пусть обманчивую, что отец он, что Роза жива — через него — в их сыне.

И он решил пойти на хитрость. И как только толстяк договорил, он, изумляясь собственной выдержке, спросил:

— Джеймс, в котором часу ты обедаешь?

— Смотри, старина, у меня тут пара дел в деревне, а ты пока ступай ко мне. А сперва, — с той же интонацией, — пойдем, нам сюда.

Ни о чем не подозревая, Чарли поплелся за ним. Но не поспевал, отставая все сильнее, и Джеймс неожиданно встал, махнул куда-то в сторону шляпой.

— Увидимся позже, — и быстро зашагал прочь.

Чарли доковылял до того места, откуда помахал Джеймс, и тут под высоким кипарисом бросились в глаза заостренные, врезанные в мрамор буквы, свежий, перевязанный тесемкой, букет роз, и он понял, что ее положили здесь, ибо буквы сложились в слово и открыли ему имя — Роза. Чарли склонил голову и неожиданно каким-то странным образом почувствовал, будто только что, в эту самую минуту, впервые отрекся от нее; потому что забыл; и понял, что ему суждено отречься от нее снова; и даже снова; именно так — трижды.

Глава 2

Родители Розы, мистер и миссис Грант, по-прежнему проживали в пригороде Лондона, в Редхэме. Они давно знали и любили Чарли как некогда возможного претендента на руку их единственной дочери — до того, как она вышла замуж за Джеймса. Миссис Грант питала особую слабость к его большим карим глазам. И когда старик Грант узнал, что Чарли вернулся, он позвонил ему и пригласил вместе скоротать вечер.

Он встретил Чарли в саду.

— Мать уже не та. Не знаю, может, оно и к лучшему. Память ее подводит последнее время. Вероятно, такова природа, опускает эту заслонку. Но то, как ушла Роза, было для нее страшным потрясением. Это естественно. Я решил предупредить тебя, чтобы ты не обращал внимания. Если что.