Возвращение «Back»

— Ничего не понимаю, — и шмыгнула носом. Она была ужасно неряшлива.

Но все-таки что-то в ней есть.

— А что это такое? — она не сдавалась.

— Это делают из птичьего помета.

— А вы меня, случайно, не разыгрываете?

— Слово чести, — сказал он. Она терпеливо ждала.

Как любой неразговорчивый человек, он умел свободно рассуждать о технических вопросах, порой его даже трудно было остановить.

— Помог случай. Как и во многих других открытиях. Например, с нержавеющей сталью. Тогда, во время очередной инспекции в плавильном цехе, в струе воды что-то сверкнуло. Маленькая стальная стружка. Ее взяли на экспертизу, провели, на всякий случай, анализ. И вот вам, пожалуйста — теперь ей разрезают мясо.

— Впервые слышу.

— Так и parabolam — все решил случай, но на этот раз с птичьим пометом. Как-то раз, ласточки решили устроить гнездо прямо над карнизом топки. А начальник плавильного цеха решил избавиться от гнезд и отскрести весь помет. Но рабочий, которому это поручили, видимо, слишком устал и, недолго думая, выбросил грязь прямо в горн. И когда этот мусор переплавился с металлом, сплав получился настолько твердым, что не поддавался даже обыкновенной отливке.

— Быть не может!

— Нет, возможно, я, действительно, несколько преувеличиваю. За это взялись специалисты, вещество выделили, а позже обнаружилось, что оно в еще больших пропорциях содержится в помете морских птиц, в местах их массового обитания. И его стали закупать как настоящее промышленное сырье и поставлять через океан из Южной Америки. Его плавят в специальных ретортах, которые мы заказываем Диксонам. Во время горения это вещество выделяет газ, который затем проходит через катализаторы. Оттуда образовавшийся пар поступает в охлаждающие камеры, которые нам поставляет АБП, затем происходит преобразование охлажденного газа в кристаллическое вещество, и, наконец, наши кристаллы оседают на поверхности — вы ни за что не поверите и снова решите, что я вас разыгрываю, — они оседают на поверхности самых обыкновенных листьев лавра благородного — их мы раскладываем на специальных полочках, которые изготавливает для нас компания Пардьюс.

— Ой, а у меня есть знакомая по имени Лорел [8]. Только мы зовем ее Гарди [9].

— А у меня была знакомая по имени Роза.

Странно, но имя Розы не вызывало в нем никаких чувств. Он даже перестал думать о ней.

— Так вот, — продолжал Чарли, — затем листья промывают. Вы не поверите, но лавровый лист обладает особыми свойствами, благодаря которым мы используем его в своих технологиях. Далее эта вода проходит через испаритель, который мы заказываем у Беннетов, и дело в шляпе! Двести пятьдесят фунтов за тонну. В общих чертах, это все. Если вас интересуют подробности, идите к Коркеру.

Коркер был главным инженером и конструктором установки.

— Ну что вы, я и не посмею, — почтительно кивнула она.

— Но он мастер своего дела, — пробормотал мистер Саммерс и неожиданно ушел в себя. Он молчал минут пять, забыв отвести от нее взгляд, так что больше она не вытянула из него ни слова, пока не зазвонил телефон.

Все-таки, что-то в ней есть, — очнувшись, решил он.

Уходя с работы, они столкнулись в дверях.

— Что творится в небе, не знаете? — спросила она.

— Я пока не выходил.

— Ой, ну с вами не соскучишься! — она рассмеялась.

И он почувствовал какое-то новое волнение, неведомое, казалось, даже в той, довоенной жизни. По дороге она тараторила, жаловалась на коллег. Он прислушивался к своим чувствам и не обращал на нее внимания. Они дошли до остановки.

— Мы с вами тут совсем одни, — сказала она.

Он молчал.

— А мне одна девушка сказала, что вы награждены Военным крестом?

— Я? Нет.

Она ждала. Он молчал. Они сели в автобус.

— А говорят, вы были в лагере для военнопленных?

— Верно.

— Ой, вам не позавидуешь. Сидеть там за семью замками.

Он молчал. Она сдалась.

— А, кстати, какой это номер?

— Девятый.

— Господи, не знаю, что на меня нашло. До завтра! — и выпрыгнула из автобуса.

В ту ночь она не выходила у него из головы.

На следующий день она вновь взялась за свое. «А что тут такого?» — решила она. Терять все равно нечего.

— Помните, как я вчера запрыгнула в тот автобус? — сказала она, склонившись над картотекой. — Забавно, правда? Вот только мама уехала, и я постоянно делаю глупости. Все одиночество.

Он поднял на нее глаза.

— Нет, конечно, в общежитии скучать не приходится, но мама была мне другом. Знаете, мы ведь жили с ней душа в душу, хотя и под одной крышей — обычно бывает наоборот.

— Допустим.

— «Точка [10], — так она называла меня, — точка — запятая, что там идет за углом?» — и мы бросали все дела и бежали в киношку. Но она уехала от этих бомбежек.

К счастью, зазвонил телефон, и Чарли не пришлось додумывать ответ. В тот день он звонил, не переставая.

Но он прозрел.

Он обманывал себя, бежал от своих мыслей, но ведь у нее была грудь. Она как будто стеснялась ее и куталась в свои мягкие, как пуховое гнездо, кофточки, внутри которых, казалось, пряталась пара белых мышат. Эти жуткие укутанные пупырышки преследовали его. И он знал, что она знает, когда он смотрит.

Они целыми днями просиживали за одним столом. Она заполняла карточки, приносила ему документы, когда он звонил поставщикам. Ей приходилось тянуться через стол, и однажды он заметил, что у нее были гладкие, как овал, руки, которые конусом суживались в узкие, с красивыми пухленькими ямочками, запястья, маленькие хрупкие кисти и ловкие, жутко белые пальцы с заостренными накрашенными ногтями, похожими на оболочку бутонов, вот-вот готовых распуститься в тюльпан — как, если бы, допустим, начать мыть посуду.

В эти минуты он боялся самого себя.

Или, порой, когда он диктовал письма, у него вдруг перехватывало дыхание, когда он представлял себе ее нежную кожу на тыльной стороне рук, где как раз заканчивалась округлость мышц, перехваченная канвой коротких рукавов платья; и монотонно бубнил: «Их номер СМ/105/127— наш номер 1017/2/ 1826», просиживая целыми днями на месте, не желая оставлять ее одну с корреспонденцией.

Тюрьма сделала его непорочным. Сам он считал, что имя его чувствам — вожделение. Он терзался. Но, как всегда, бездействовал. Вероятно, так было еще и оттого, что вся она состояла из противоречий. Эти руки выглядывали из рукавов мешковатых платьев, голубые глаза смотрели из-под лохматой челки, взгляд ее был сообразительным, но нервным и чересчур самоуверенным; ноги были ничем не примечательными, самые обыкновенные ноги, однако же руки ее были само совершенство; и он захлебывался от смущения, поглядывая на ее грудь.

Он полагал, что может обмануть ее проницательность, если смотреть, не таясь, только на ее руки. И ни разу не прикоснулся к ней.

Бедра ее — благодаря исключительной красоте этих рук — нисколько в его воображении им не уступали, а скорее напротив, ее довольно заурядные лодыжки являли ему — пока она старательно выводила «игольчатый вентиль из нержавеющей стали…» — утонченную версию чего-то непостижимого и запретного, что таилось под складками платья где-то между бедром и коленкой и будоражило — пока она бубнила «вакуумные вентили…» — какой-то невообразимой полнотой и силой, или рисовалось — когда она, например, спрашивала «что такое доступные ловушки?» — чем-то невыразимо белым, круглым, крепким, как завиток невысказанного вопроса, безмолвного обещания, цветка, рвущегося сквозь толщу четырех лет плена с четырьмя тысячами опустившихся подонков. И он поднимал на нее бездонные карие глаза и говорил: «Их поставляют Смиты», и она в глубине души страшилась: «А не спустился ли у меня чулок?».

Он сгорал со стыда.

Но жизнь, в которую он вернулся, ничего другого пока не предлагала. И для него — вечно рефлексирующего, безнадежно сосредоточенного на себе, настолько добросовестного и до того щепетильного, что подчас мисс Питтер едва не срывалась на крик, когда он скучно диктовал одни и те же письма одной и той же компании, добиваясь ответа по поводу обещанных поставок, подбирая каждое слово, с убийственной въедливостью вникая в каждую деталь — для него Дот была единственной морковкой на удочке, болтавшейся перед его носом и заставлявшей шагать вперед, поскольку — осенило его однажды вечером — он ушел в небытие, в туман, с тех пор, как исчезла Роза.