Город за рекой

Подгоняемый голодом, он быстро шагал к гостинице. Хозяин не упрекнул его за то, что он пропустил церемонию обеда. Роберт не отказал ему в желании возместить упущенное за ужином, хотя он предпочел бы без всякой торжественности скромно поесть у себя в комнате. Когда он вошел в помещение столовой, в которой и на этот раз не было ни единого гостя, старая Мильта уже накрывала на стол. Она встретила его потоком непонятных слов, выражая радость по поводу его появления. Потом встала перед ним и, кивнув на прибор, подняла вверх один палец, потом два и ждала, вопросительно глядя на него. Когда Роберт дал понять, что достаточно одного прибора, служанка разочарованно покачала головой.

Потерянный вечер, думал Роберт. Ведь Анна могла бы сейчас быть с ним, здесь. Как было бы чудесно. Видимо, тут ждали, что он приведет с собой гостя. А он даже адреса ее не знал. Пока сервировали стол, он осведомился у хозяина, не спрашивал ли кто его за это время, и получил отрицательный ответ.

Он попросил вторую бутылку вина. В промежутке между сменой блюд он, чтобы заполнить чем-то паузу, внес запись в книгу для гостей. Потом начал писать письмо матери. Элизабет тоже скоро должна получить весточку от него. Ему казалось, что прошло уже несколько дней, как уехал из дома. Но он хорошо знал это чувство, которое всегда, когда уезжаешь, возникает именно в первые дни из-за обилия новых впечатлений и особой обостренности восприятия. Поднявшись к себе в комнату, он попробовал записать кое-какие свои наблюдения о городе. Потом долго лежал в постели без сна. Ему досадно было сознавать, что он так оконфузился в соборе; в каком смешном виде выставил он себя, возложив, словно дар, чулки и туфли Анны к ногам полунагой Магдалины! Только теперь до него дошло что все эти князья, апостолы и святые заступники, которых он принял за статуи, смотрели глазами живых людей, наблюдали за ним. Ведь они могли счесть его за дурака. Расхаживать по залу культового здания с дамскими чулками и туфлями на "шпильках"! Не знать, что там как раз состоялся час упражнений, в которых вполне могла принимать участие и Анна.

Благодаря своему особому положению служащего городской Префектуры он, должно быть, был освобожден от всякого рода часов упражнений, из которых, по всей видимости, складывалась повседневная жизнь подавляющей части местного населения. Случай в соборе и для частного лица был малоприятен. А уж для должностного лица это было просто постыдно. Как он осрамил себя! Его мучило, что своим поведением, которое теперь не исправить, он в первые же часы своего пребывания в этом городе уронил звание архивариуса в общественном мнении. Ведь это, без сомнения, выплывет в скором времени на поверхность, пойдут разговоры, и все узнают, кто был этот незнакомец в культовом здании.

Правда, на другой день, после ночного сна неприятное чувство в душе несколько изгладилось, и он уже без ужаса вспоминал о вчерашнем происшествии. Теперь уже не казалось, что тайна его отношений с Анной раскрылась и что сам случай этот повредил его деятельности как архивариуса. Если бы потребовались разъяснения, он бы нашел, как оправдаться, чтобы это выглядело убедительно, сказал бы, к примеру, что чулки и туфли подобрал на площади у фонтана и отнес их в ближайший собор, сочтя, что они принадлежат какой-нибудь из девушек, участвующей там в упражнениях. Такое объяснение выглядело бы вполне правдоподобно. Но пока что никто не требовал от него никаких разъяснений, и это избавляло его от необходимости прибегать к стыдливым уверткам и тем самым затемнять истинное положение вещей.

Первую половину дня он провел в Архиве. Осмотрелся в помещениях, расположился с бумагами за письменным столом, еще раз оглядел комнату в противоположном крыле, предоставленную ему в личное пользование. В убранстве ее не было никаких излишеств; в ней стояли: стол, диван-кровать, несколько небольших кресел, шкафы, умывальник, книжный стеллаж — словом, все самое необходимое. Мысль о переселении сюда все более и более занимала его. Затем он принялся просматривать картотеку, но поначалу мало что понял из записей, отсылок и шифров. Ему казалось, что он едва ли когда-нибудь сможет составить представление о принципах организации и расположении всего этого обширного собрания материалов. Он чувствовал себя в новом мире еще неуверенно или — вернее сказать — бесприютно.

Почтенные ассистенты в соседних помещениях при его появлении замыкались в себе, как будто боялись, что их потревожат, правда, их холодная отстраненность была иной, чем у Кателя. Со старым Перкингом он перекидывался время от времени двумя-тремя фразами, серьезный же разговор не завязывался. Когда он утром входил в здание Архива, ему казалось, что он не вынесет этих долгих часов, что отделяли его от встречи с Анной, но, к своему удивлению, даже не заметил, как протекло время до полудня; один из посыльных юношей вовремя напомнил ему об обеде, сказав, что еда для господина архивариуса уже доставлена сюда из гостиницы. Обрадованный, Роберт поблагодарил юношу за старание и попросил принести еду прямо к нему в кабинет.

Уже торопясь уходить и немного нервничая из-за боязни опоздать, он просил того же посыльного передать Перкингу, что он должен выйти в город, но что до конца дня, возможно, еще появится в Архиве и просидит, может быть, целый вечер.

Проходя по улицам, он внимательно ко всему приглядывался, почитая это своей обязанностью. Сегодня он избрал новый путь, чтобы ознакомиться с другими городскими кварталами. Улицы и переулки здесь являли собой картину запустения. Мостовые во многих местах были выщерблены и только кое-где частично подлатаны; обломки камня валялись кучами в сточных канавах. Из людей, какие ему попадались тут, одни занимались тем, что очищали эти обломки от грязи и укладывали аккуратно в ряд, другие рылись в кучах мусора, как будто выискивая что-то еще пригодное, и создавали тем самым новый беспорядок.

Он обратил внимание на то, что очень мало магазинов; немногие, что встречались, были оборудованы в нижних этажах пустых домов-развалин. Окна-витрины, уродливо заделанные простыми деревянными щитами, позволяли заглянуть вовнутрь лишь через небольшие отверстия, залепленные прозрачной бумагой. Там лежали пыльные муляжи, выцветшие круглые жестянки, помятые коробки, разные образцы товаров, неряшливо, без вкуса расставленные и наводившие уныние своим мертвенным видом.

У входа в одну из торговых лавок перед закрытой дверью стояла длинная очередь, безжизненные фигуры, ждавшие какой-то выдачи. Из обрывков разговоров, которые он слышал, проходя мимо, Роберт узнал, что самые первые заняли очередь еще до восхода солнца, но все еще ждали, не продвинувшись вперед ни на шаг. Очередь мало-помалу начала расходиться. Нет смысла стоять, раздавались голоса, надо попробовать на следующий день. Те, кто пришел позже и стоял в хвосте, не хотели верить и, как будто еще надеясь дождаться, поспешно проходили вперед, занимая место ушедших. "Ничего не поможет", — сказала одна женщина тягучим голосом своей соседке. "Но мы хотя бы время скоротали", — отвечала та.

Выбравшись из тесного сплетения улочек центральной части города, Роберт почувствовал облегчение. Он снял пиджак и перекинул его через руку, расстегнул верхнюю пуговицу на вороте рубашки. Проходя через площадь с фонтаном, он украдкой бросил взгляд в сторону собора, бледный силуэт которого обозначался на фоне выпуклой синевы неба. Когда он вышел к трамвайной остановке, сердце у него учащенно забилось.

Анны нигде не было. На скамейке все так же лежала записка, никем не замеченная. Он сунул ее в бумажник и сел на лавку. Всякий раз, как только поблизости раздавались шаги, он мгновенно вскидывал глаза, думая, что это наконец Анна. Но она все не шла. Вот так бывало прежде, мелькнуло у него, она всегда приходила слишком поздно. Чем дольше он ждал, тем сильнее овладевало им беспокойство. Не случилось ли с ней чего? Воображение рисовало ему самые разные картины: что, к примеру, может произойти, если они все же встретятся, если он останется когда-нибудь с нею наедине. Мысли разжигали чувственность.