Сидр для бедняков

— Вытирайте копыта, черти!

— Эй, пластинки покрутим?

— Ты бы видел, что Беппи получила от своего ухажера!

— Слышь, мотоцикл-то у Яна украли!

— Юфрау, можно посильней растопить печку, а то здесь от холода околеешь?

— Скажите этим болванам, чтобы закруглялись, теперь наша очередь играть.

— Тебе-то чего? Чем занялся?

— Ну и что! Мне так нравится.

— Ладно тебе трепаться.

— Лучше не лезь.

— Ты только их послушай. Обхохочешься.

Молодые люди с бачками возле ушей, в штормовках под замшу и джинсах были по большей части ничем не примечательны и прыщавы. Иногда среди них попадались жуткие упрямцы, им что ни втолковывай, как об стенку горох; были и подростки, нахальные и крикливые, оттого что им очень хотелось казаться взрослыми. Девушки были колючие, обидчивые, с плохими зубами, слишком рано набравшиеся горького жизненного опыта. Марту поражало, с какой трогательной настойчивостью они пытались следовать подростковой моде. Развязные, шумные, с грубыми манерами, вечно хихикающие по пустякам, они нередко впадали в яростное отчаяние.

Первое время Марту втайне пугало их показное безразличие ко всему и всем на свете, но постепенно у нее возникли дружеские отношения с теми, кто составлял ядро этой непостоянной компании. Они стали частью ее жизни. Эти полуголодные, но цепкие человеческие существа помогли ей понять мир грязных улиц, лестниц и комнатушек, битком набитых взрослыми и детьми. Она мысленно ходила с ними в ателье и мастерские, где они работали, пыталась встать на их место и глядеть на мир их глазами, разгадывать их сокровенные желания. Находясь среди них, Марта ощущала вокруг себя пустоту, которую ей страстно хотелось заполнить, хаос, который необходимо упорядочить. Она всей душой стремилась облегчить их жизнь, но что и как надо сделать, не знала, а ее критический ум не принимал той односторонности, которая свойственна любой системе. Она была в отчаянии и чувствовала себя как человек среди моря: он видит накатывающиеся валы, знает, что обязан обуздать, остановить их, и в то же время явственно сознает, что это выше человеческих сил. И часто вечерами, когда молодежь наконец расходилась по домам, она оставалась одна в своем фанерном закутке, но в ушах у нее еще долго раздавался гул молодых голосов, шаги и веселая беготня. Марте приходилось снова и снова отвоевывать свое подлинное «я», напоминать себе, что она сама, Марта, не просто какой-то притягательный центр, вокруг которого на несколько часов сплачиваются чужие жизни, но и личность — вот именно личность, с присущими ей индивидуальными стремлениями и желаниями. «Я погибну, если не полюблю человека, который будет жить ради меня, будет любить меня пылко и нежно ради меня самой!» — повторяла она.

— Я была в замке, — сказала Марта мадам Марешаль. — Видела там старого господина.

Мадам Марешаль покрутила указательным пальцем у виска и вернулась к своему занятию — она перебирала рассыпанную по столу чечевицу.

— Кюре сказал…

— Вы и с кюре разговаривали? — Мадам Марешаль посмотрела на Марту в упор. — Не больно-то много хорошего он порассказал о нас, верно?

— Я только спросила насчет соревнований.

— Никаких соревнований не будет! — вспылила мадам Марешаль. — Мой муж самый лучший игрок среди здешних. Но он отказался участвовать, и вообще в этом году никто не будет играть. Придется старому олуху играть одному в своем замке.

Перед мысленным взором Марты появился зал, полный старинного стекла, хрусталя, покрытого пылью, никому не нужного.

— Пусть убедится, что с ним никто не желает иметь дела. Может, тамошние еще и пойдут, если храбрости наберутся, но от нас никого не будет.

— Кюре тоже не… — Марта никак не могла найти нужное слово. Женщина у стола яростно ворошила чечевицу. Потом с жаром начала что-то объяснять, размахивая кулаком, ее тощая грудь тряслась от возмущения. Из того, что она говорила, Марта улавливала лишь обрывки.

— Кюре тоже не в состоянии помочь… Он и сам бедняк… И потом, чего он хочет взамен? Все они одинаковы… Сожрут с потрохами… Nous autres, les vieux, on se debrouille… [28] А вот молодежь… Был бы у вас сын… — И, не докончив фразу, вдруг сказала: — Мсье там, в сарае, с остальными. Ну и машина у вас! На такой далеко не уедешь! — Немного помолчав, она добавила, пристально глядя Марте в глаза: — Он вам не муж, правда?

— Нет, не муж. — Марта выдержала ее взгляд.

Мадам Марешаль пожала плечами — ей, мол, безразлично, — но по лицу ее было заметно, что она довольна: от нее не ускользнули тонкости их отношений.

Увидев Марту, Рейнир отделился от группы мужчин, суетившихся возле машины, и подошел к ней.

— Причину аварии, кажется, наконец установили.

Парень в синей майке склонился над мотором. Марешаль, всецело поглощенный работой, что-то тихо и убежденно ему говорил.

Марта и Рейнир посидели в парке и перекусили тем, что Марта принесла из лавки.

— Завтрак на траве, — пошутил Рейнир.

Разомлев от жары и выпитого за едой сидра, они медленно побрели в лес искать прохлады.

— Что-то здесь творится неладное, — сказала Марта. — Эти люди все время шепчутся. Дело нечисто. Ты обратил внимание, что в коридоре стоят ружья?

Рейнир рассмеялся.

— А тебе только того и надо! Учуяла дух французской революции! Эти голодранцы, что с утра до вечера хлещут сидр, держат за дверью винчестеры, чтобы перестрелять всех кроликов в округе или браконьерствовать в здешних лесах. А ты уже расфантазировалась — вооруженное восстание. И конечно, возликовала!

— О чем ты? Не понимаю. — Мартой вновь овладело странное чувство, будто время остановилось.

Они углубились в запущенный парк. Ни один листок на деревьях не шевелился. На кустарниках белесоватый слой пыли. Мертвая тишина, и только доносившиеся издали голоса детей казались легким и тонким звоном, пропущенным сквозь толщу знойного летнего полдня.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — повторила Марта. — Отказываюсь понимать.

— Не будем играть в прятки. Не притворяйся, будто не знаешь, за что тебя уволили с работы.

Марта покачала головой.

— Уволили?

— Да, из Учебного центра.

— Никто меня не увольнял. Центр ликвидировали, и ты это отлично знаешь. Почему ты так странно на меня глядишь?

— Его, между прочим, из-за тебя и ликвидировали, — раздельно произнес Рейнир. — А тебя уволили. Быть может, они так прямо не сказали, у них были, вероятно, свои причины. Не хотели ворошить старое, устраивать шумиху. Ведь все мы люди. Тебе еще повезло, что подвернулось место в другом секторе Фонда. Но то, что тебя уволили, — факт.

— Нет, я, наверное, сошла с ума. — Марта нервно рассмеялась. Ее смех птицей взметнулся к вершинам деревьев. — Я и понятия не имела, что была уволена. Может, еще скажешь, что сам приложил к этому руку?

— Марта, давай начистоту. До некоторой степени да. Меня тоже привлекли к этому делу.

— Трам-там-там, трам-там-там, — зашевелила губами Марта.

— Тебе нельзя больше сидра, — не оборачиваясь, заметил Рейнир.

— Наоборот! После четырех стаканов я, пожалуй, разберусь, что к чему. И мне станет ясно, в чем же я, как секретарь Учебного центра, провинилась и что предосудительного совершила…

— Я всегда знал, что ты не истеричка и отнюдь не дура. Но у тебя какое-то наивное представление о порядочности, своего рода половинчатый либерализм, а он может быть опасен. Прости, если я выразился слишком резко. Беру свои слова обратно. Но ты чересчур эмоциональна, чересчур болезненно реагируешь на все и к целому ряду явлений подходишь удивительно предвзято. Люди иной раз не знают, чего от тебя ожидать…

Деревья обступили их стеной. Старые, почти заросшие тропинки разбегались во все стороны и терялись в кустах. Марта с таким ожесточением потерла виски и щеки, что на коже выступили красные полосы. Рейнир шел на полшага впереди и, с подчеркнутым безразличием поднимая ногами пыль, говорил быстро, деловито-небрежно, что у него всегда было признаком недовольства и обычно выводило Марту из себя, но сейчас наполняло ее ужасом.