Сидр для бедняков

Марта ухватилась за ветку. Засохший сук с треском надломился. Верхушки деревьев пока сохранили листву. Неужели это последние ростки жизни, обреченные на увядание, или соки, питающие их из глубины почвы, еще несут спасение? И разве зеленая крона не есть настоящее дерево, а все остальное — мертвая древесина? Она тогда заверила директорат, что всецело прониклась важностью возложенной на нее миссии — быть ответственным секретарем Учебного центра и, не вторгаясь в область идеологии, ограничить функции Секретариата подготовкой серьезной и актуальной программы культурного развития молодежи. Все закивали, словно деревья от ветра.

— Скажите, что побуждает вас взяться именно за эту работу? За составление культурно-просветительной программы? Ведь, собственно говоря, это не попечительство о молодежи в полном смысле слова.

— Меня привлекает самостоятельность, возможность проявить свои творческие способности, — отвечала Марта, смущенно улыбаясь, так как стыдилась своих высокопарных и, по сути, неопределенных ответов; ей следовало бы добавить, что здесь платят значительно больше, чем она когда-либо зарабатывала, и что перспектива жить бесплатно в доме Учебного центра тоже выглядит заманчивой.

Она сидела перед ними — инакомыслящая, непосвященная, — чувствуя, как ее со всех сторон разглядывают, просвечивают, взвешивают. Слышала вокруг тихие голоса, произносящие обветшалые премудрости: «…рекомендуем проявлять… мы возложили на вас задачу… условия жизни диктуют… подлинная сущность человека… еще надолго останутся неразрешимые проблемы… надеемся, что вы оправдаете доверие…»

Против всяких ожиданий Марта все же получила эту должность.

Тропа вывела ее на площадку, сплошь заросшую сорняком. Марта увидела какой-то дом и сообразила, что это замок. Прямоугольное двухэтажное здание с грязными, потрескавшимися стенами. На всех окнах плотно закрытые облезлые жалюзи. В середине фасада — арка, ведущая во внутренний двор. Марта направилась вдоль опушки к дому. В замке кто-то громко кричал, слышались глухие удары. Марте почудилось, что сквозь ветхие жалюзи за ней наблюдают. Даже страшно стало: вдруг со двора сейчас выбежит свора собак, таких же облезлых и запущенных, как этот замок, и кинется на непрошеную гостью. Кроны деревьев тонули в мареве жаркого дня. Боязливо озираясь, Марта прошла под аркой. Раскаленный, залитый солнцем двор. В узкой теневой полоске у западного крыла замка стоял старик в панаме и просторном светлом костюме и сам с собой играл в шары. Подбадривая себя жестами и громкими выкриками, он как бы обращался к зрителям, хотя на самом деле во дворе присутствовали только две кошки, которые, мурлыча, разлеглись на границе света и тени.

— Bonjour, monsieur [23], — сказала Марта, не зная, заметил он ее или нет, но не решаясь молча уйти.

Он обернулся, приложил руку козырьком к глазам, хотя на носу у него были солнечные очки. Голову он втянул в плечи, а подбородок вызывающе торчал вперед.

— Соревнования еще не начались! — сердито крикнул он. — Ведь вы пришли сюда поэтому? Неужели так трудно запомнить правила? Для чего расставлены колышки?! Зря, что ли, я их каждый год расставляю? Так никогда и не научитесь.

— Я… это недоразумение… — смущенно пробормотала Марта. — Я просто хотела посмотреть…

Человечек, словно защищаясь, вытянул руки и завизжал:

— Pas de touristes! Pas de touristes! [24]

Марта пролепетала извинения и поспешила ретироваться. Однако чувство более сильное, чем простое любопытство, побудило ее обойти вокруг замка. Рука скользила по замшелой стене. Несколько раз Марта пыталась заглянуть в прорези между планками жалюзи, но, кроме грязных оконных стекол и полного мрака, ничего не увидела. За домом был декоративный садик, неухоженный, с пыльной живой изгородью и подстриженными конусом кустами. В середине находился фонтан, но воды в нем не было. Нигде ни цветка, ни зеленой травки. С этой стороны окон не было, только несколько застекленных двустворчатых дверей. Марта остановилась и прислушалась. Ни один звук не нарушал полуденную тишину. Молчал сад, похожий на вытертый ковер, молчал лес, обступивший замок, сумрачный и неяркий, как театральная декорация. И вдруг произошло нечто удивительное. Открыв наугад одну из дверей, на стеклах которой тоже были жалюзи, Марта попала в огромную комнату, где все сверкало и переливалось. Едва она ступила на шаткие половицы, все в комнате заколебалось и тихо зазвенело: три хрустальных канделябра, матово блестевших, как запыленные льдинки; ряды ваз, бокалов, чаш из разноцветного резного стекла на полках и в витринах — все это, украшенное гирляндами цветов, цепями и завитушками из того же стекла, отражалось в венецианских зеркалах всевозможных форм и размеров. Дверь за Мартой захлопнулась. Сквозь сломанные жалюзи на все предметы, на пол и на мебель пятнами и полосами падал свет. Он отражался в зеркалах, причудливо переливаясь всеми цветами радуги. Марта взяла в руки чашку, и по стенам к потолку тут же метнулась радужная полоска. Она сдувала пыль с зеленых бокалов на высоких ножках, с лазурно-голубых графинов, рубиново-красных чаш, ощупывала сделанные из полудрагоценных камней листочки и фрукты на хрустальных китайских деревцах; от прикосновения ее пальцев бусинки качались и нежно звенели.

— Это невозможно, — проговорила она.

Все, что она увидела здесь, показалось ей какой-то пародией на детскую сказку, на сказочный магазин, где выставлены яркие прозрачные игрушки. Пыль и запустение, на которое обречены эти вещи, как бы утратившие здесь свою красоту, вызвали у Марты чувство стыда и отвращения. «Надо уходить», — подумала она. Краем глаза она ловила в зеркалах свое отражение, не смея поглядеть на себя прямо. Она задыхалась от пыли, которая толстым слоем покрывала все предметы и сейчас, потревоженная ею, летала по комнате. Среди бокалов и сосудов для благовоний Марта чувствовала себя точно в склепе. Ей стало страшно и захотелось как можно скорее выбраться отсюда. Возле двери стоял восьмигранный фонарь с расписными стеклами, которые вращались по вертикальной оси: зажги в таком фонаре свечу, и покажется, что там движутся живые существа. Марта покрутила его, но увидела одни лишь матовые пятна. Внутри торчал огарок свечи. Марта порылась в сумке, вытащила спички и зажгла его. Мало-помалу низкое пламя разгорелось, и Марта стала быстро поворачивать стекла, рассматривая причудливые картины. Вначале нельзя было ничего разобрать. И позднее она не могла вспомнить, что же такое видела: может, толпу людей, дерущихся, бегущих куда-то, возмущенно вскинутые руки, распростертое на земле тело убитого? Марта внезапно отпрянула, словно от резкого порыва ветра. Ей представилось, что в комнате кружится хоровод, она видела расплывчатые лица, будто отраженные в воде, разинутые рты, выпученные темные глаза; крутились в танце выцветшие юбки, шлафроки, притоптывали красные каблуки, а может быть, лежали кучей вилы и пики. Точно прихотливые цветные тени, все это бесшумно, бестелесно уходило в отголосках песни «Са ира» сквозь стены, сквозь стеклянные поделки далеко в глубь времен. За спиной Марты скрипнула дверь. В комнату юркнула кошка. Марта выскочила на улицу и с таким остервенением захлопнула за собой дверь, что стекло зазвенело ей вслед на тысячу ладов. Жара и слепящее солнце разом навалились на нее, она пересекла садик и углубилась в лес.

«Родиться заново? Во имя чего? Я уже немало прожила, но до сих пор жду, что в один прекрасный день все будет по-другому. Да, я живу ожиданием. Но что сделала я за свои тридцать два года? Выросла, чему-то училась, зарабатываю себе на хлеб. Но разве это жизнь? Разве то, что у меня было с Паулем и Рейниром, — это любовь? Еще счастье, что Учебный центр ликвидировали, иначе я бы совсем закоснела, окончательно поддалась самообману, что вношу свою лепту в полезное для общества дело. А ведь на самом-то деле я превратилась в придаток Фонда, уютно спряталась под крылышком Фоллера. Ни Рейниру, ни Паулю я не нужна. По правде, никто из них во мне не нуждается. Место Рейнира рядом с Софи, только в борьбе с ней он сумеет обрести самого себя. А что самое дорогое для Пауля, я так и не узнала». Марта уткнулась лицом в землю, зарыла в нее ладони. Сухая земля царапала кожу. Она закрыла глаза, и ей почудилось, будто водоворот захлестнул ее и мчит куда-то. Окружающий лес вдруг представился ей одной из форм распада, небытия. Листва пышная, но изглоданная гусеницами, серая от пыли. Стволы и ветви жадно и назойливо тянулись к ней, как толпы нищих попрошаек. То был не романтический летний бор, куда влечет влюбленных, а замаскированное лесом преддверие преисподней. Все казалось сумрачным, плоским, лишенным света и тени, будто вырезанным из серой бумаги. Здесь все живое обращалось в пепел. Сердца влюбленных под этими деревьями, наверное, сжимались от холода и свинцовой тяжести, приковывающей их к земле прочнее всяких корней. Их удел — тление.