Сидр для бедняков

Теперь для спасения оставалось только одно средство — борьба. Судорожно сжавшееся тело, стиснутые кулаки — все ее напрягшееся как пружина существо поднялось против дряблой надломленности этой минуты. С кем она здесь, в этом уголке, на отдыхе, в увеселительной поездке, — она не знала. Не с Рейниром, конечно. Может быть, с призраками тех, других, и со своей неудовлетворенностью, с заложенным в ней, как и во многих людях, стремлением идти вперед и создавать истинные ценности? Идти рука об руку с Рейниром она не может, нет у них общей цели, а потому ей с ним не по пути. Значит, вперед и без Рейнира, но что дальше? Пауль? Его безмятежная самоудовлетворенность, преданность без самопожертвования, его организованность, лишенная блеска и страсти, бездушная гармония, которая под стать, скорее, кристаллам и математическим фигурам? Теперь Марта не была уверена, что то, чем она раньше восхищалась как целостным восприятием жизни, было им в действительности. Не переродилось ли оно в мертвую структуру, в известковый риф? Жизнь с Паулем сулила ей много благ: добрососедство за столом и в постели, благонравные отношения, семью, друзей, спокойные развлечения. Это ли не самое лучшее и вполне достижимое? На стене в передней у Рейнира висит сонет Кристофа Плантена [25] «Что нужно на земле». Рейнир с насмешкой рассказывал о нем в тот день, когда принес ей две старые репродукции.

— Заодно я хотел прихватить этот поэтический опус, воспевающий идиллию домашней жизни. Софи окантовала его и повесила как талисман подле вешалки, дабы он колол мне глаза несколько раз в день… «Удобный, чистый дом, хорошее вино, хороший сад фруктовый… не больше двух детей, гостям уют готовый, хорошая жена, не шумная притом». А что, если бы эту штуку повесить именно здесь, — вот смеху-то было бы!

— Не нужно мне это, — ответила она тогда и отвернулась, чтобы скрыть слезы, сжимая в руках безвкусные репродукции, выдранные из художественного календаря.

Всего три дня назад был их с Паулем последний воскресный вечер. Она листала журналы и слушала ленивое тиканье часов, а Пауль занимался в другом конце комнаты за письменным столом.

— Пауль, — вдруг окликнула его Марта, — ты не сердись. Но я иногда просто не выдерживаю.

Вынув изо рта трубку, он стал машинально выбивать ее, хотя она была пустая.

— А что случилось?

— Я тебе нужна?

— Конечно, нужна.

— А мне думается, нет.

— Не понимаю, что с тобой. — Искренне удивленный, он поднял голову, посмотрел на нее поверх очков, а руки его в это время шарили по карманам в поисках кисета с табаком. — Все идет как нельзя лучше. Разве нет?

— Я хочу тебя спросить, нужна ли я тебе вот такая, какая я сейчас сижу в твоей комнате, какая я есть?

— Ну конечно! — По-прежнему озадаченный, он кивнул и даже зажмурился.

Потом принялся спокойно набивать трубку, а Марта все ждала, ждала, что он скажет ей то, чего ни разу не говорил. Впрочем, она ведь знала, что ждет напрасно и что к сказанному он больше ничего не прибавит. Пауль бросил спичку в пепельницу и опять склонился над столом. Марта вскочила.

— Перестань работать, прошу тебя. Брось ты эту ерунду!

Рука с трубкой дрогнула.

— Тут в книге очень спорная статья. Нужно дочитать. Я взял ее у Бергхёйса и должен непременно вернуть завтра утром. Да что с тобой?

— Я не знаю, как ты ко мне относишься. Никогда не знала.

— Dum tacet clamat [26], — улыбнулся Пауль, переворачивая страницу. — У тебя нет оснований для беспокойства. Поверь мне.

Марта замолчала и пошла в свой угол. «Какое я имею право упрекать его? — думала она. — По моей собственной вине между нами лежит пропасть, и мне через нее не перешагнуть».

— Я переутомилась, — сказала она вслух. — Не случайно мне наконец дали отпуск. Нужно съездить за город, погулять, покупаться в море.

Пауль пробормотал что-то невнятное, очевидно выражая одобрение. Свет лампы падал на его рыжую голову. Погруженный в свои мысли, он рассеянно постукивал ногой под столом. Часы неумолимо тикали.

— Скажи мне что-нибудь, — попросила Марта.

— Детка, дорогая, раз уж я влез в это дело, значит, должен довести его до конца. В твоих же интересах! Чем лучше я себя зарекомендую, тем скорее придет конец всей нашей неопределенности. Надо быть благоразумной.

— Надо быть благоразумной, — повторила Марта. — В этом все дело. Тут я с тобой согласна.

— Ничего, все образуется. — Пауль пососал трубку.

«Что бы он ни говорил, — думала Марта, — но мыслями он отсюда далеко. Роняет ласковые слова, чтобы меня утешить, и таким образом создает себе условия для спокойной работы». Ей страстно захотелось очутиться сейчас рядом с Рейниром. Через открытое окно она поглядела на ночное небо, где ярко сверкала Венера, точно кристалл, вобравший в себя свет далекого невидимого солнца.

После долгих блужданий по лесу Марта вышла с другой стороны к деревне Шатиньи-Леглиз. В местную лавку только что привезли хлеб из соседнего села. Там было полно женщин и ребятишек и стоял острый запах овощей, керосина и чесночной колбасы. Марта сразу поняла, что пребывание ее и Рейнира у Марешалей до мельчайших подробностей известно всем и каждому и что главной темой для разговоров является вражда двух деревушек, на которую вчера намекала мадам Марешаль.

Она купила хлеб, сардины, колбасу и пошла через луг обратно в Шатиньи-сюр-л’Эн. Сидевшие на скамейке возле мэрии старички молча проводили ее взглядом. Дойдя до того места, где белые колышки, несомненно, отмечали контуры игровой площадки, она поискала глазами объявление о соревнованиях. Но его не было. Двери церкви были заперты. Марта огляделась и увидела кюре, который шел ей навстречу. Трава шелестела под полами его сутаны. Это был еще молодой человек, худой как щепка, с угрюмым усталым лицом. Костлявые запястья торчали из коротковатых рукавов облачения. Когда Марта с ним заговорила, он остановился, коротко поздоровался и хмуро скользнул по ней взглядом. На ее вопрос он ответил, что соревнования, скорее всего, состоятся завтра или послезавтра.

— Жаль, завтра нас в этой деревне уже не будет, — сказала Марта только для того, чтобы вообще что-нибудь сказать, и, к превеликому удивлению, заметила, что коснулась больного вопроса.

— Деревня… — Он смерил ее недоверчивым взглядом: шутит она, что ли? — Какая это деревня? Оглянитесь вокруг! Разве вам когда-нибудь приходилось видеть такую деревню? У вас в Бельгии таких нет.

Кюре махнул рукой, и Марта увидела, что у него обкусанные ногти. «Интересно, что ему от меня надо? Чтобы я соглашалась или, наоборот, возражала?» — подумала она.

— Я из Нидерландов.

— Здесь слишком много пьют, люди не хотят работать. Ничем не интересуются, кроме лотереи и велогонок.

— И еще игры с шарами, — рискнула с улыбкой добавить Марта.

Он скривился.

— Этим занимается генерал из замка. Он теперь на пенсии. Каждый год специально приезжает из Парижа. Это его хобби, понимаете ли. Он обо всем заботится: о колышках, скамьях, о киоске с прохладительными напитками. Он и сам играет и всегда, как вы понимаете, получает почетный приз. — Кадык задвигался на жилистой, сухой шее кюре. — Он в этом замке жил ребенком, ну и привык к здешним местам, знает всех наперечет, и дома тут ему принадлежат. Когда люди развлекаются, это хорошо. Меньше жалуются на судьбу. Плохо, что здешний народ не хочет ни над чем задуматься, ничего не просит. Черствые они какие-то! Несчастливы, конечно. А кругом прямо пустыня. Высохло все. Хоть бы капельку воды… — Он внезапно протянул ей сложенные как для молитвы руки. — Un peu de grace [27]. Разве я прошу слишком много?

Дом молодежи за доками в портовом районе. Марта стала здесь работать, после того как Учебный центр распался. Три комнаты в подвальном этаже, скамьи, стулья, стол для пинг-понга, старенькое пианино. Бывшую кладовку с помощью нескольких кусков трехслойной фанеры переоборудовали в уголок для Марты, и здесь проходили беседы с глазу на глаз или в узком кругу. Тут же Марта хранила радиоприемник и библиотечные книги в захватанных обложках. Запах поношенных, промокших от дождя курток и плащей, беспорядочно навешанных в передней. Громкие голоса парней, врывавшихся сюда по вечерам в половине седьмого.