Мемуары Дьявола

— Ладно, ладно, сегодня я не хочу, чтобы барон увивался за тобой.

— Ладно, ладно, а я не хочу, чтобы твоя жена была тебе женой.

— Но, в конце концов, каким образом?

— Проще простого: Каролина невинна как новорожденное дитя, вот и весь сказ.

— Но ведь ее могут спросить? Брат… Барне…

— И как ты это себе представляешь? — с презрительной иронией поинтересовалась Жюльетта. — Что, Барне подойдет к Каролине и спросит: «Мадам, будьте любезны, скажите, ваш муж…» Оставь меня в покое. Видишь ли, дорогой, как бы ты ни старался, все равно ты никогда не научишься себя вести, как благородный человек.

— Зато ты совсем наоборот, ходишь, как принцесса, говоришь, как воплощенная добродетель…

— Ах! — воскликнула Жюльетта. — Все потому, что у женщин в голове и сердце есть нечто, чего нет и никогда не было у вас, мужчин. Если бы я могла, я стала бы женой маршала, а еще раньше я могла бы стать Дю Барри… {373} Но с нынешними мужчинами нечего делать: они так же тупы, как скупы.

— Тогда почему ты имеешь дело со мной?

— Тебя я люблю, это совсем другое. Но послушай, если бы ты не был ревнив, как скотина, я не оставила бы барону ни су от его двухсот тысяч ливров…

— Я и так уже достаточно богат.

— Хорошо, — согласилась Жюльетта, — оставляю тебе Каролину… мне все равно! А я беру барона.

— По рукам, — сдался Анри, но вскоре не выдержал и вскричал: — Нет, решительно нет.

— Не хочешь?

— Нет, нет! Я ненавижу барона. Видишь ли, я ненавижу его, потому что ты к нему неравнодушна, тебе нравится его манера говорить, его желтые перчатки, важный вид господина… Если бы он был старик, тогда да, мне было бы плевать. Но с ним — нет, тысячу раз нет.

— Ладно. Но только попробуй подумай о Каролине, тогда ты у меня попляшешь.

— Хорошо, поживем — увидим.

— Берегись! Она все мне рассказывает, я узнаю, если между вами что-то произойдет.

— А если и произойдет?

— У меня твои фальшивые переводные векселя, дорогой.

— Ты их хранишь, жалкая тварь!

— Они в надежном месте, просто я приняла меры для собственной безопасности.

Анри в ярости хлопнул себя по лбу, а Жюльетта продолжила:

— О, я тебя слишком хорошо знаю, мой петушок! Теперь ты будешь умолять меня остаться здесь, нет уж, спасибо… В общем, если хочешь, иди к своей женушке… ты свободен…

— Какого черта тебя так волнует моя жена, я о ней вовсе не думаю.

— Это только слова.

— Слово чести, нет. Только для проформы. Ибо я провожу здесь странную первую брачную ночь.

— Конечно, твоя новая спальня подошла бы тебе гораздо лучше, чем моя комната.

— Спальня останется нетронутой, говорю тебе.

— Нынешней ночью, да, в этом я уверена.

Анри неожиданно резко остановился перед Жюльеттой, как будто ему в голову пришла потрясающая идея. Он долго смотрел на свою сообщницу, словно хотел впитать своим взглядом все ее сладострастие, а затем медленно произнес:

— Возможно, что и нет…

— Однако Каролина туда не пойдет.

— Ты пойдешь туда.

— Я…

Жюльетта усмехнулась в ответ на это отвратительное предложение и добавила:

— В самом деле, это было бы забавно. Но нет, я не хочу… я не в том настроении.

— Пойдем. — Анри взял ее за руки и притянул к себе. — Не строй из себя ханжу, будет у тебя хорошее настроение.

— Оставь меня в покое, — вновь воспротивилась Жюльетта, — ты делаешь мне больно, грубиян.

— Ты прекрасно знаешь, что ты моя единственная. — Анри крепко обнял ее.

— Ах, ты невозможен, — Жюльетта позволила увлечь себя, — это находит на тебя, как умопомрачение.

— Пойдем, пойдем.

— Нет, — сказала Жюльетта, — эта комната как раз над спальней барона.

— Именно это забавнее всего.

И, подхватив Жюльетту на руки, Анри понес ее через комнату, пока Жюльетта бормотала:

— Анри, что за выдумки… Какое безумие… О, какое ты все-таки чудовище.

Она вдруг обняла его и призналась:

— Именно за это я тебя и люблю, прохвост.

Луицци видел, как они приблизились к спальне новобрачных и вошли внутрь. В порыве возмущения и ужаса барон хотел крикнуть и в самом деле испустил ужасающий вопль. Отвратительное видение исчезло, он погрузился в глубокую тьму, где напрасно звал и кричал. Он больше ничего не видел, ничего не чувствовал, как вдруг его глаза вновь открылись и он увидел…

IX

Встречи

Он увидел склонившихся над его постелью Жюльетту, Анри и Каролину, которые пытались удержать его от последовавших за полной неподвижностью конвульсий и уберечь от ушибов. Несмотря на отчаянную боль, которую испытывал Луицци, он, как часто бывает при этой необъяснимой болезни, превосходно осознавал все, что происходило вокруг, и находился в здравом рассудке. Жюльетта и Анри оказывали ему самые заботливые услуги, и барон не только признал, что в течение нескольких часов находился во власти дикого умопомрачения, но внезапно осознал всю опасность собственного положения.

Он вспомнил, что уже дважды его принимали за сумасшедшего, и понял, что, находясь все время под впечатлением от рассказов Дьявола, подвергал сомнению всякую совершенно ясную вещь, все видимое для него становилось ложью, он превращал в преступления и пороки то, что не мог объяснить. Тогда страх, что эта склонность его ума выльется в навязчивую идею и безумие, так захватил барона, что он мгновенно принял решение никогда больше не копаться в чужих тайнах, а жить как самый обыкновенный человек, который руководствуется не лживыми адскими откровениями, окрашенными в кровавый цвет, а простым светом собственного разума, и видит во всем только хорошее.

Возможно, в этот момент Луицци поступил по отношению к Дьяволу, как Оргон по отношению к Тартюфу. Когда лицемер покинул дом доверчивого мещанина, тот воскликнул: «Для праведных особ я стану хуже черта!» {374} Как только Луицци захотел отказаться от своей мании, он воскликнул про себя: «Теперь сам черт меня не разуверит, что все люди праведники!»

Довольно трудное выздоровление, последовавшее за тяжелой болезнью, которая так часто приводит к смертельному исходу, полностью рассеяло все страхи Луицци, вылившиеся из-за недуга в ужасный кошмар. Анри был чрезвычайно внимателен к барону, что касается Жюльетты, то она как верный друг читала ему вслух, болтала так мило, так благожелательно и скромно, что ее ни в чем нельзя было заподозрить. В итоге она стала для Луицци еще притягательней, так как к очарованию легкой и нежной дружбы примешивалось то опьяняющее чувство, которое барон и раньше помимо воли испытывал в ее присутствии. Когда он начал вставать, то почувствовал, что окончательно влюблен в Жюльетту, или скорее, чтобы определить странную страсть, которую внушала ему эта женщина, он желал ее, как семинарист, и страшился, как ребенок.

Вскоре значительное изменение произошло и в положении барона в свете. Он послал маркиза де Бридели узнать, как поживает господин де Марей, тот, в свою очередь, попросил юного дю Берга справиться о здоровье Армана.

Эти визиты повторялись изо дня в день с обеих сторон. Гюстав нашел способ довести до сведения госпожи де Мариньон, у которой де Марей жил с тех пор, как стал ее зятем, что у него теперь шестьдесят тысяч ливров ренты, и это послужило ему как бы извинением за все прошлые грехи. Его попытка мошенничества сошла за безумство молодого человека, которому надежда на большое наследство позволяла быть менее осмотрительным, чем сам Дьявол. К тому же учитывались его искренние уверения в том, что он готов исправить все свои пороки.

К нему привыкли; и хотя он так и не стал близким другом дома, имя маркиза Бридели теперь уже не без некоторого тщеславия упоминалось в ряду славных имен молодых людей, посещавших госпожу де Мариньон. Поговаривали даже, что юная госпожа де Марей воздыхала если не о самом Гюставе и его состоянии, то по меньшей мере о титуле маркиза. С другой стороны, Луицци очень вежливо принял господина Эдгара дю Берга, сначала с большими церемониями, а потом все более дружески. Весьма изящный и нежный вид юноши, который опускал глаза, как девушка, и говорил слащавым тонким голоском, понравился Луицци. Он пригласил его бывать, и Эдгар воспользовался приглашением. Благодаря Эдгару произошло сближение Луицци и господина де Марея; барон, не желая заходить слишком далеко, но как человек, который умеет жить по правилам, первый же свой визит нанес бывшему противнику, который был еще далек от полного выздоровления.