Страх

На улицах — «арабы» в национальных одеждах и «верующие евреи» в лапсердаках и цилиндрах. Не часто, но встречаются. Для чего все эти шутовские переодевания? Этот гигантский маскарад… Эти затраченные силы и средства — для того, чтобы обмануть одного человека! Немыслимо, невозможно. Только искривленное сознание способно такое вообразить.

Правда, иногда они и не маскируются. Например. Под нашим окном всегда дежурит большая закрытая машина с высоким решетчатым багажником. Я не выношу вида решеток и все-таки, словно для того, чтобы поедче растравить себя, подолгу гляжу из нашего окна на эту машину. Ее владелец живет в соседнем доме, развозит на своем зарешеченном грузовике сладости по окрестным магазинам… Муж не раз покупал у него, вопреки моей просьбе не делать этого, конфеты и печенье в больших железных коробках… Это уже изощренная выдумка: зарешеченную машину приспособить для развоза сладостей!

Сейчас, кажется, я начинаю понимать, к кому должна я адресовать свое обращение. К Вам! Очень может быть, что Вы — один из тех, от кого зависит моя судьба. Может быть, Вы читаете мои письма с напряженным вниманием, Вы ищете в них симптомы болезни… И может быть, от этого моего письма зависит, чтобы Ваше мнение обо мне изменилось, изменилось — к лучшему. И тогда, поняв, что мысли мои вполне ясны и память не искажена, Вы обратитесь к остальным — ко всем, кому ведать надлежит, обратитесь со своим беспристрастным заключением, повлияете на них своей уверенностью в том, что я — не виновата!

Я живу под неизвестным мне обвинением и лишена права произнести хоть одно слово в свою защиту. У меня нет и не было адвоката. Не было ареста, не было очной психиатрической экспертизы в условиях клиники. Ничего этого не было, а тем не менее я и арестована, и признана невменяемой, и на мне тяготеют тяжелые обвинения, — к этому убеждению меня приводят условия моей жизни, и в первую очередь — тот факт, что я с мужем и сыном совсем не в государстве Израиль.

Израиль!.. Если бы я могла, я, четыре года назад увезенная из дома, все-таки очутиться на твоей земле, своими руками коснуться древних камней, сердцем поверить, что, потеряв тот дом, я обрела новый!..

Я обращаюсь к Вашему разуму, к Вашему чувству реальности. Подумайте о том, что обвинения, может быть, ошибочны, что я погибаю здесь без вины, вернее — с единственной виной: со своим «образом мыслей», который не подходит им, а может быть, и Вам не подходит! Нет на мне иной вины, кроме моего «инакомыслия», нет и не было никогда!

Вдумайтесь во все и Вы поймете: нет причин обрекать меня на такую изоляцию.

Но Вы молчите, молчите. И все молчит.

Какая тишина, какая неотзывчивая тишина кругом!

Только, когда стемнеет, подъезжающие машины своими сильными фарами опять, опять высветят решетку нашего балкона, и зарешеченные лучи поднимутся вверх, охватывая стены…

Каждый вечер.

Прежде на стене — пока я его не унесла из комнаты — висел мой портрет: световая решетка, подымаясь, накрывала и его.