Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Я должен сказать вам, сэр, что, может статься, Франк в скором времени удовлетворит ваше желание и сам сделается хорошим фермером.

– Каким это образом? вскричал сквайр, остановившись на месте как вкопаный.

– Очень просто: положим, что он женится.

– Я отдал бы ему, без всякого возмездия, две фермы, самые лучшие из всего именья… Ха, ха! вот оно что!.. Да видел ли он свою невесту?.. Я предоставляю ему выбор на его произвол. Я сам женился по собственному выбору: каждый человек должен жениться таким же образом. Недурно было бы, еслиб выбор его пал на мисс Стикторайтс: она наследница и, как носятся слухи, очень скромная девица. Эта женитьба прекратила бы нашу тяжбу из за клочка никуда негодной земли, – тяжбу, которая началась еще в царствование Карла Второго и, весьма вероятно, кончится в день страшного суда. Впрочем, нам нечего и говорить об этой невесте: пусть Франк выбирает себе по своему вкусу.

– Я непременно скажу ему об этом. Касательно этого я боялся встретить в вас некоторые предубеждения. Но вот уже мы и на ферме.

– Сгори огнем эта ферма! До фермы ли теперь, когда вы говорите о женитьбе Франка! Пойдем сюда, – вот сюда…. Что вы хотели сказать о моих предубеждениях?

– Быть может, например, вы хотите, чтобы Франк женился непременно на англичанке?

– На англичанке! Праведное небо! неужли он намерен жениться на какой нибудь индианке?

– О, нет! Я хорошенько не знаю, намерен ли еще жениться он: я только догадываюсь; но в случае, еслиб он влюбился в иностранку….

– В иностранку! Значит Гэрри была….

И сквайр не досказал своей мысли.

– Да, да, – и притом в такую иностранку, заметил Рандаль, и заметил весьма несправедливо, если ссылался на Беатриче ди-Негра: – в такую, которая очень мало говорит по английски.

– Не скажете ли еще чего нибудь?

– Кажется, в моих словах ничего нет дурного; вы можете судить о них по синьору Риккабокка.

– Риккабокка! Так неужли дело идет об его дочери? Но не говорить по английски и – что еще хуже – не ходить в приходскую церковь! Клянусь Георгом! если только Франк подумает об этом, я ни шиллинга не оставлю ему. Я человек кроткий, смею сказать, мягкий человек, но ужь что скажу, мистер Лесли, то свято – Впрочем, ведь это шутка: вы, верно, хотите подсмеяться надо мной. Не правда ли, что у Франка нет в виду подобного никуда негодного создания?

– Будьте уверены, сэр, если я узнаю, что у него есть на примете что нибудь подобное, я сообщу вам вовремя. В настоящее же время я хотел только узнать, какие бы качества желали видеть вы в своей невестке. Вы ведь сказали, что у вас нет предубеждений.

– И опять повторю то же самое.

– Однакожь, вы не жалуете иностранок?

– Да кто их станет жаловать!

– Но еслиб она имела звание и довольно звучный титул?

– Звание и титул! и то и другое – мыльный пузырь!

И сквайр сделал чрезвычайно кислую мину и, в дополнение к этому, плюнул.

– Значит вы непременно хотите, чтоб жена вашего сына была англичанка?

– Само собою разумеется.

– И с деньгами?

– Ну, об этом я не слишком забочусь: была бы она только смазливенькая, умная и деятельная девица и, вместо приданого, имела бы хороший нрав.

– Хороший нрав? значит и это входит в число необходимых условий?

– А как же вы думали? Надеюсь, что Франк не сделает сумасбродства: не обвенчается тайком с какой нибудь распутной женщиной или…

Сквайр замолчал и до такой степени раскраснелся, что Рандаль испугался за него: он боялся, чтоб не случилось со сквайром апоплексии прежде, чем преступление Франка принудит его изменить свое духовное завещание.

Вследствие этого Рандаль поспешил успокоить мистера Гэзельдена уверениями, что он говорил с ним без всякой цели, что Франк, как и все; молодые люди высшего лондонского общества, имеет обыкновение посещать иногда иностранцев, но что он ни под каким видом не согласился бы жениться без полного соизволения и согласия своих родителей. В заключение всего Рандаль повторил обещание непременно предуведомить сквайра, если найдет это нужным. Как бы то ни было, слова Рандаля произвели в душе мистера Гэзельдена такое беспокойство, что он совсем позабыл о ферме и, направив свой путь совершенно в противоположную сторону, в необыкновенно мрачном расположении духа вошел в парк с самой отдаленной стороны. Подойдя к дому, сквайр поспешил запереться в кабинете и открыть с женой своей родительское совещание, между тем как Рандаль сидел на террасе, представляя себе зло, которое он наделал, и делая соображения, какую пользу можно извлечь из этого зла.

Когда он сидел таким образом, углубленный в размышления, позади его послышались чьи-то осторожные шаги, и вслед за тем раздался тихий голос.

– Сэр, сэр, позвольте мне поговорить с вами, произнес кто-то, на ломаном английском языке.

Рандаль с изумлением обернулся и увидел смуглое, угрюмое лицо, с седыми волосами и резкими чертами. Он узнал человеческую фигуру, которая присоединилась к Риккабокка в саду итальянца.

– Говорите ли вы по итальянски? снова начал Джакеймо.

Рандаль, образовавший из себя превосходного лингвиста, утвердительно кивнул головой. Обрадованный Джакеймо попросил его удалиться в более уединенную часть сада.

Рандаль повиновался, и оба они вошли в величественную каштановую аллею.

– Милостивый государь, сказал Джакеймо, изъясняясь на природном языке и выражаясь с необыкновенным одушевлением: – перед вами стоит бедный, несчастный человек; меня зовут Джакомо. Вероятно, вы дышали обо мне: я слуга синьора, которого вы видели сегодня, – ни больше, ни меньше, как простой слуга, по синьор удостоивает меня особенным доверием. Мы вместе испытали опасность; и из всех его друзей и последователей один только я прибыл с ним в чужую для нас землю.

– Прекрасно! продолжай, верный товарищ! сказал Рандаль, внимательно рассматривая лицо Джакеймо. – Твой господин, ты говориш, доверяет тебе все? Поэтому он доверил тебе и то, о чем я говорил с ним сегодня?

– Доверил. Ах, милостивый государь! патрон мой был сегодня слишком горд, чтобы решиться вызвать вас на более подробное объяснение, – слишком горд, чтоб показать, что он боится человека, подобного графу Пешьера. А между прочим он действительно боится – он должен бояться – он станет бояться (эти слова Джакеймо произнес с заметной горячностью), потому что у патрона моего есть дочь, а его враг – величайший злодей. Умоляю вас, скажите мне все, чего вы не сказали моему патрону. Вы намекнули ему, что этот человек намерен жениться на синьоре. Жениться на ней! Нет, извините, ему не видать ее, как своих ушей.

– Мне кажется, сказал Рандаль: – что он имеет это намерение.

– Да для чего? позвольте спросить. Он богат, а невеста без гроша денег, то есть оно не совсем чтобы без гроша мы-таки успели прикопить кое что, – но в сравнении с ним она действительно без гроша.

– Мой добрый друг, я еще не знаю основательно его замыслов, но легко могу узнать их. Если же этот граф враг твоего господина, то, конечно, весьма благоразумно беречься его: вы непременно должны выехать отсюда в Лондон или окрестности Лондона. Почему знать, быть может, в эту минуту граф уже напал на ваши следы.

– Лучше бы он не показывался сюда! вскричал Джакомо и, побуждаемый сильным гневом, приложил руку к тому месту, где некогда носил кинжал.

– Джакомо, остерегайся порывов своего гнева. Одно покушение на жизнь человека, и ты будет выслан из Англии, а твой господин лишится в тебе верного друга.

Джакеймо, по видимому, был поражен этим предостережением.

– А неужли вы думаете, что патрон мой, при встрече с ним, скажет ему: соте slà sa un Signoria. Поверьте, что патрон убьет его!

– Замолчи, Джакеймо! Ты говоришь об убийстве, о преступлении, которое у нас обыкновенно наказывают ссылкою. Если ты действительно любишь своего господина, то, ради Бога, постарайся удалить его от всякой возможности подвергать себя подобному гневу и опасности. Завтра я еду в город; я приищу для него дом, где он будет в совершенной безопасности от лазутчиков и открытия. Кроме того, мой друг, там я могу оберегать его, чего невозможно сделать на таком расстоянии, и стану следить за его врагом.