Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– А когда молодому Торнгиллу исполнится совершеннолетие? спросил он.

– В августе ему минуло девятнадцать лет. Я знаю это потому, что в день его рождения мне привелось найти окаменелую моржовую челюсть, подле самой дулмансберийской церкви, и я поднял ее в ту самую минуту, когда колокола возвестили о рождении Торнгилла. Моржовая челюсть! Рандаль, я непременно включу ее в мое завещание….

– Два года еще…. почти два года…. да, да! сказал Рандаль.

В это время явилась сестра Рандаля – просить всех к чаю; он обнял ее и поцаловал. Джульета убрала свои волосы и принарядилась. Она казалась очень хорошенькой и имела вид благовоспитанной барышни; в её стройном стане и правильной головке было что-то, имеющее близкое сходство с головой и станом Рандаля.

– Потерпи, потерпи еще немного, милая моя сестра, прошептал Рандаль: – пусть твое сердце останется незанятым в течение еще двух лет.

За чаем в кругу родных Рандаль был необыкновенно весел. Когда кончилась эта скромная трапеза, мистер Лесли закурил трубку и сел за стакан грогу. Мистрисс Лесли начала расспрашивать о Лондоне, о Дворе, о новом короле и новой королеве, о мистере Одлее Эджертоне, и надеялась, что мистер Эджертон оставит Рандалю все свои деньги, что Рандаль женится на богатой невесте, и что, современем, король сделает его первым государственным министром: и тогда хотела бы она посмотреть, как откажет фермер Джон послать свою фуру за углем! Каждый раз, как только слова «богатство» или «деньги» долетали до слуха мистера Лесли, он уныло качал головой, вынимал трубку из зубов и произносил: «Спратт ни под каким видом не должен иметь того, что принадлежало моему прапрадеду. О! еслиб только у меня была порядочная сумма денег, я возвратил бы старинные фамильные имения!» Оливер и Джульета сидели молча и вели себя пристойно. Рандаль, углубляясь в свои отвлеченные думы, как будто сквозь сон слышал слова «деньги – Спрат…. прапрадед… богатая жена – фамильные именья»; они звучали для него неясно и где-то очень далеко, как предостережения из мира сказочного и романтичного, как роковые предвестники будущих событии.

Таков был очаг, согревавший змею, которая гнездилась в сердце Рандаля, отравляя все стремления, которые юность могла бы сделать невинными, честолюбие – возвышенными, а познания – благотворными и в высшей степени превосходными.

Часть восьмая

Глава LXXVI

Когда в доме мистера Лесли находились все под влиянием глубокого сна, Рандаль долго стоял у открытого окна, любуясь печальной, безотрадной картиной. Луна, сквозь полу-осенния, полу-зимния облака и сквозь расселины старых сучковатых сосен, разливала тусклый свет на ветхий дом, обращавшийся в развалины. И когда Рандаль лег спать, его сон был лихорадочный, беспрерывно тревожимый странными и страшными грёзами.

Как бы то ни было, поутру он встал очень рано. Его щоки пылали румянцем, который сестра Рандаля приписывала действию деревенского воздуха. После завтрака он отправился в Гэзельден, верхом на посредственной лошади, которую нанял у ближайшего фермера. Перед полднем взорам Рандаля открылись сад и терраса казино. Рандаль опустил повода. Подле маленького фонтана, при котором Леонард любил завтракать и читать, Рандаль увидела. Риккабокка, сидевшего под тению красного зонтика. Подле итальянца стояла женская фигура, которую древний грек непременно бы принял за Наяду, потому что в её девственной красоте было что-то особенно привлекательное, до такой степени полное поэзии, до такой степени нежное и величественное, что оно сильно говорило воображению и в то же время пленяло чувство.

Рандаль слез с лошади, привязал ее к калитке и, пройдя по трельяжной аллее, очутился подле Риккабокка. Темная тень Рандаля отразилась в зеркальной поверхности бассейна, в то самое время, когда Риккабокка произнес: «Здесь все так далеко, так безопасно от всякого зла! поверхность этого бассейна ни разу еще не возмущалась как возмущается поверхность быстрой реки!» и когда Виоланта, приподняв свои черные выразительные взоры, возразила, на своем нежном отечественном языке: «Но этот бассейн был бы безжизненной лужей, еслиб брызги фонтана не летели к небесам! "

Рандаль сделал шаг вперед.

– Боюсь, синьор Риккабокка, что я виноват, являясь к вам без церемонии.

– Обходиться без церемонии – самый лучший способ выражать учтивость, отвечал вежливый итальянец, оправляясь после первого изумления от неожиданных слов Рандаля и протягивая руку.

На почтительный привет молодого человека Виоланта грациозно поклонилась.

– Я еду в Гэзельден-Голл, снова начал Рандаль: – и, увидев вас в саду, не мог проехать мимо, не засвидетельствовав вам почтения.

– Вы едете из Лондона? беспокойные времена наступили для вас, англичан, а между тем я не спрашиваю у вас о новостях. Нас не интересуют никакие новости.

– Быть может, да.

– Почему же может быть? спросил изумленный Риккабокка.

– Вероятно, он говорит об Италии, сказала Виоланта: – а новости из той страны еще и теперь, папа, имеют на вас влияние.

– Нет, нет! ничто на меня не имеет такого влияния, как это государство. Его восточные ветры могут быть пагубными даже для пирамиды! Завернись в мантилью, дитя мое, и иди в комнаты: воздух вдруг сделался пронзительно холодный.

Виоланта улыбнулась своему отцу, принужденно взглянула на серьёзное лицо Рандаля и медленно пошла к дому.

Пропустив несколько моментов, как будто ожидая, когда начнет говорить Рандаль, Риккабокка сказал, с притворной беспечностью:

– Так вы думаете, что есть новости, которые могут интересовать меня? – Corpo di Вассо! желал бы я знать, какие именно эти новости?

– Быть может, я и ошибаюсь; это зависит, впрочем, от вашего ответа на один вопрос. Знаете ли вы графа Пешьера?

Риккабокка задрожал; лицо его покрылось мертвенной бледностью. Он не мог избегнуть наблюдательного взора Рандаля.

– Довольно, сказал Рандаль: – теперь я вижу, что я прав. Положитесь на мою скромность и чистосердечие. Я говорю собственно с той целью, чтобы предостеречь вас и оказать вам некоторую услугу. Граф старается узнать убежище своего соотечественника и родственника.

– И для чего же? вскричал Риккабокка, забывая свою всегдашнюю осторожность. – Его грудь волновалась, щоки покрылись румянцем, глаза горели; отвага и самоохранение вышли наружу из под привычной осторожности и уменья управлять своими чувствами. – Впрочем, прибавил Риккабокка, стараясь возвратить спокойствие: – впрочем, до этого мне нет никакого дела. Признаюсь, сэр, я знаю графа ди-Пешьера; но какое же отношение может иметь доктор Риккабокка к родственникам такой знаменитой особы?

– Доктор Риккабокка – конечно, никакого. Но…. при этом Рандаль наклонился к уху итальянца и прошептал ему несколько слов. Потом он отступил на шаг и, положив pyку на плечо изгнанника, прибавил в слух: – нужно ли говорить вам, что ваша тайна остается при мне в совершенной безопасности?

Риккабокка не отвечал. В глубоком размышлении он смотрел в землю.

Рандаль продолжал:

– И, поверьте, я буду считать за величайшую честь, какую вы можете оказать мне, позволив мне помогать вам в отстранении угрожающей опасности.

– Благодарю вас, сэр, сказал Риккабокка: – тайна моя принадлежит вам, и, я уверен, она сохранится, потому что я открываю ее английскому джентльмену. По некоторым семейным обстоятельствам, я должен избегать встречи с графом Пешьера, и, действительно, только тот безопасно проходит на пути жизни мимо подводных камней, кто, направляя курс, избегает близкого столкновения с своими родственниками.

На лице бедного Риккабокка появилась язвительная улыбка в то время, как он произносил это умное, но вместе с тем и жалкое правило итальянцев.

– Я так еще мало знаю графа Пешьера, что все мои сведения о нем основаны на светских толках. Говорят, что он пользуется всеми доходами с имения своего родственника, который оставил свое отечество.