Отчий дом. Семейная хроника

Павел Николаевич называл эту политику антигосударственной, грозящей большими несчастьями для России в будущем, и не видел другого выхода из положения, как направить эту угрозу в сторону не государства, а его правительства.

Наместник Кавказа, князь Голицын [542], своим воинственным обрусением как бы вторично покорял все кавказские племена и привел в революционное брожение всех туземных жителей. Это полицейское обрусение находило горячую поддержку со стороны министра Плеве, и потому князь Голицын начал усердствовать еще сильнее. Он настоял на секвестре [543] имущества армянских церквей. Это повело к революционному бунту со стороны армян. Желая проучить непокорных, власти устроили армянский погром [544], натравив на них мусульман. Произошла великая резня двух племен. Конечно, это не погасило, а лишь раздуло революционные чувства, сорганизовало армянскую интеллигенцию в тайное сообщество и толкнуло в общее русло русской революции. На Кавказе прогремел выстрел в наместника князя Голицына [545]…

Евреи, гонимые всяческими гражданскими утеснениями и потому и ранее толкаемые этим в революцию, от которой они ждали облегчения и равноправия, после ряда спровоцированных полицейскими патриотами погромов, затаили острое озлобление и ненависть к русскому царю и его правительству. Гибель родных и близких людей при этих погромах создавала острую жажду мести в душах еврейской интеллигенции, и после ужасного по своим зверствам Кишиневского погрома еврейская молодежь стадами потянулась в революцию. Этот погром возбудил общественное мнение всего цивилизованного мира. Однако это не испугало министра Плеве. Явившейся к нему после Кишиневского погрома еврейской депутации из раввинов Плеве сказал:

— Заставьте вашу интеллигенцию прекратить революцию, и я прекращу погромы и начну отменять ваши правовые ограничения!

Но если само правительство было не в силах или не хотело прекращать революции другими мерами, кроме полицейских, то как могли это сделать еврейские раввины?

В результате появлялись такие вожаки в партии эсеров, как Гоц [546], Гершуни, Азеф и тысячи безыменных с пламенем мести и ненависти в душах… ненависти не только к правительству, а и к самой России…

То же самое творилось и в Финляндии, статс-секретарем которой оказался тот же всемогущий Плеве. И ее вздумали покорить вторично и обрусить. Для этого решили лишить ее всяких государственно-правовых особенностей, нарушив исторический договор ее государственной автономии. Ставленник Плеве, генерал-губернатор Финляндии Бобриков [547] создавал быстрым темпом «финляндскую революцию»: здесь образовалась «партия активного сопротивления», от руки которой и пал полицейский патриот Бобриков…

Малорусская интеллигенция, ранее мечтавшая о национальной автономии, теперь под напором полицейской русификации, стала мечтать о полном от России отделении, в чем ей усердно помогали внешние враги России…

Поляки и так носили в душах историческое оскорбление, нанесенное им отнятием и разделом их национально-государственного Дома [548], а Плеве продолжал усиленное обрусение Западного края…

Словом, на всех окраинах, на всех границах слепые вожди правительства создавали себе только врагов и будущих мстителей…

Ну разве не прав был Павел Николаевич, называвший эту политику антигосударственной? И если не было никакой возможности изменить эту политику и добиться лояльными путями более мудрого правительства, что оставалось делать искренним патриотам своей родины?

Для себя Павел Николаевич решил: надо создать общий кулак для ударов по самодержавию.

Для этого и служили «буржуазные пироги» в доме Кудышевых.

Обстоятельства благоприятствовали: в Архангельске были ссыльные всяких разновидностей, и среди них еврей, провизор Клячко, поляк Жебровский, армянин Ашкинази. Не было, к сожалению Павла Николаевича, только грузина, украинца и финна [549]… Грузина, впрочем, можно было достать: такой имелся в соседней Вологде.

На первом многолюдном «пироге» Павел Николаевич разбередил все революционные души. Он произнес речь, долженствующую создать более или менее согласное политическое умонастроение, без всякой программы.

Конечно, сперва пироги с мясом, с рыбой, с капустой — на все вкусы! — с обильным возлиянием общему богу, Бахусу.

Как хороший дипломат, Павел Николаевич начал свою речь в шутливом тоне. Он отлично знал натуру «партийного интеллигента»-сразу вставать на дыбы, по-медвежьи, если выступит со словом человек не его партии. Так вот, чтобы души разношерстной публики не встали сразу на дыбы, он и начал шутливо и весело:

— Дорогие гости! Все мы, и, кажется, не без удовольствия, кушали буржуазные пироги. Что бы там ни говорили враги буржуазии, а все-таки и она имеет свои заслуги перед человечеством, к которому мы имеем честь относить самих себя! Ни у кого из присутствующих как мужчин, так и милых женщин во имя антибуржуазных взглядов не оказалось решимости отклонить предложенные пироги, не отведавши! Все не только с удовольствием смотрели на эти пироги, но и не без удовольствия их скушали… А вы, уважаемый Иосиф Давидович Клячко, такой ярый ненавистник буржуазии, даже и сейчас еще не можете остановиться и продолжаете, не слушая оратора, кушать!..

Ну вот и сделано дело: общий веселый хохот, восторг от остроумия Павла Николаевича, аплодисменты и смешная растерянность Иосифа Давидовича, удвоившая общую веселость.

— Господа! Я продолжаю… Итак, о пирогах. Старый мир уйдет, а буржуазные пироги останутся. И, стало быть, эта ниточка между старым и новым миром останется… Надеюсь, что милые женщины, хотя бы и с социалистическим образом мыслей, сохранят эту ниточку между прошлым, настоящим и будущим!

И снова общий хохот, и восторг, и клятвы со стороны весело настроившихся ссыльных женщин.

— Продолжайте! Продолжайте!

— Так вот, господа, хотя бы этой тоненькой ниточкой мы все сейчас связаны.

И тут, когда получилось крещендо веселого настроения, Павел Николаевич и огорошил своих гостей:

— Господа! И не на одной этой ниточке мы все одинаково болтаемся. Есть и еще одна тоненькая ниточка… Уже гнилая ниточка! Однако она всех нас тоже связывает. Разница в этих ниточках в том, что никто из нас, здесь присутствующих, не пожалеет, если вторая ниточка оборвется, и никто не пожелает из женщин дать клятву протянуть эту ниточку в будущее…

Загадочно и любопытно: что же это за ниточка такая? Павел Николаевич сделал паузу, все насторожились:

— Эта ниточка, господа, называется русским самодержавием!

Громкий взрыв аплодисментов, на минуту оборвавший оратора. Ну а теперь можно шутливый тон сменить на серьезный:

— Господа!

За столом радостная суматоха. Вскакивают, протягивают к оратору бокалы с вином, все желают с ним чокнуться. Некоторые из хорошеньких женщин высказывают желание поцеловать оратора. Леночка, восхищенная успехом Малявочки, кричит:

— Можете! Можете! Разрешаю!

Павел Николаевич получает поцелуи, количество которых растет. Мужчины жмут ему руку и кричат:

— Господа, садитесь! Слушайте!

Но тут Леночка заявляет право на поцелуй, с кем она хочет, и подходит к красивому армянину Ашкинази, который всегда пожирает ее своими огненными глазами. А Павел Николаевич заявляет:

— Разрешаю! Полное равноправие!

Но вот сумбур кончился, все расселись по своим местам. Оратор продолжает:

— Господа! Когда-то давным-давно искренние патриоты, славянофилы, идеалисты и мечтатели, всеми силами стремились отгородиться от «гнилой Европы». Вот что писал К. Аксаков [550]: «Русское государство основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. В основании западного государства — насилие, рабство и вражда, в основании русского-добровольность, свобода и мир. Запад принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России. Россия же хранит у себя призванную власть, хранит ее добровольно, свободно и потому в бунтовщике видит только раба»…