Мемуары Дьявола

Эжени взглянула на благородного юношу, который, стоя перед ней на коленях, нежно и ласково сжимал ее руки.

«Вы любите меня, — вздохнула она. — Ну что ж, я тоже люблю вас и, чтобы не обманывать вас, хочу представить доказательство своих чувств».

Она открыла выдвижной ящик, нашла там письмо и отдала его Альфреду. Письмо это состояло всего из нескольких строчек:

Прочитав, Альфред неподвижно застыл перед Эжени. Она продолжала смотреть на него, так как сейчас от ответа юноши зависела ее жизнь. Она видела его возбуждение, дрожащие руки, растерянные, бегающие глаза. Наконец Альфред, чувствуя, как его разум теряется в потоке самых противоречивых мыслей, пробормотал:

«Завтра, завтра я вам отвечу».

После чего он быстро удалился, не желая больше ничего слышать, и Эжени осталась одна.

Хозяин, как бы я хотел, чтобы ты прочувствовал как следует, чего стоит день подобного ожидания и что такое неопределенность. Например, если я скажу тебе, что ты, может быть, вовсе и не на грани разорения, как тебе вдруг померещилось…

— Господи Боже мой! — возопил Луицци.

— Но, возможно, твое положение на самом деле еще хуже… Но, как бы то ни было, ответ на этот вопрос ты будешь знать только завтра вечером.

— Ты серьезно? О чем ты, дьявольское твое отродье? — заорал Луицци.

И, потеряв только что обретенное спокойствие, барон заметался по комнате, то вскрикивая исступленно, то бормоча под нос:

— О, если бы это было так! Если бы так все и было… — повторял он. — Но нет, ведь все ты врешь, нечистый, ты смеешься надо мной, ты манишь меня надеждой, чтобы ввергнуть в еще более ужасную нищету. Я и так уже согласился взвалить на себя ее ношу, но ты, аспид, увидел, что у меня хватит мужества перенести что угодно, и хочешь удвоить ее ношу! Однако… с чего вдруг ты сказал… и зачем ждать до завтра… Говори, Сатана! Не нужна мне эта неопределенность — она куда страшнее, чем все мои беды вместе взятые!

С презрением взглянув на Луицци, Дьявол проговорил сквозь зубы:

— Эжени проявила куда больше мужества и достоинства, между прочим… Она не кричала истерично, не буянила, рискуя разбудить весь дом, и не крушила мебель, как ты, а меж тем она ведь рисковала потерять далеко не жалкие гроши, чего так боишься ты, но первую и последнюю надежду.

— Но ей-то все-таки повезло, — буркнул Луицци. — Ведь она, насколько я знаю, стала в конце концов госпожой Пейроль.

— Да, — сказал Дьявол. — Утром она получила послание от Альфреда всего в несколько слов: «Будете ли вы моей женой?»

— И тогда она наконец-то обрела свое счастье. — Луицци потерял всякий интерес к рассказу Дьявола. — Она стала богатой и любимой, обрела семью, круг общения, и вся эта весьма грустная история пришла к счастливой развязке; впрочем, она оказалась куда менее грустной, чем я ожидал.

— И тогда, — продолжил Дьявол, — началась новая глава этой истории: «Бедная жена».

V

Бедная жена

— Не сомневаюсь, — поморщился Луицци, — эта глава смахивает на все давно набившие оскомину истории: влюбленный по уши муж через несколько месяцев остывает, а еще через некоторое время начинает упрекать жену за все, что он для нее сделал, а потом обрекает ее на презрение и одиночество…

— А вот и нет, мудрейший ты мой хозяин, — возразил Дьявол, — все было совсем не так; эта глава, если ты сможешь правильно ее понять, займет гораздо больше времени, чем все предыдущие; но, по правде говоря, навряд ли ты способен теперь внимательно выслушать меня. Сейчас, с надеждами на личное благополучие, в твою душу вернулось и черствое себялюбие, и ты, подобно новому окружению Эжени, боишься потерять время, занимаясь ее судьбой, ибо теперь она далеко не единственная соломинка, за которую ты можешь ухватиться.

— Опять хитришь, лукавый, — проворчал Луицци. — Я слушаю тебя, но поторопись — уже светает.

— Хорошо, — согласился Сатана, — но учти, как ты меня слушаешь, так я и рассказываю, не вдаваясь в детали и не призывая к утраченному тобой вниманию. Итак, вот вкратце основные причины превращения Эжени в бедную жену.

Она появилась в новом для себя окружении с живым свидетельством своего греха, а мужу, любившему жену в достаточной степени, чтобы верить в ее непорочность, недоставало сил, чтобы к ней относились как к безгрешной. Для Эжени всякое, даже самое обыкновенное, событие приобретало неординарный, двойной смысл.

Господин Пейроль привез поначалу жену в свою провинцию. Но ведь женился-то он хотя и с согласия отца, но против воли остального семейства! {299} Глава семьи доброжелательно привечал невестку, покровительствовал ей почти так же, как и ее муж, но есть вещи, от которых нет защиты: ледяные глаза деверей и своячениц, оскорбительная показная учтивость и как бы нечаянная небрежность, холодное и чопорное обращение — сударыня, как без конца ее именовали люди, не привыкшие к особым церемониям в своем кругу. Это злонамеренное обращение не изгоняло Эжени из гостиной, но как бы исключало ее из полноправных членов клана. А кроме того, множество других неприятных мелочей, на которые невозможно пожаловаться, но которые бьют пребольно. То на прогулке забывали ее поприветствовать, и Эжени никак не могла отнести это на счет рассеянности, что сделала бы на ее месте любая другая женщина; иной раз ее не приглашали на прием, причем ее отсутствие было тем более заметным, поскольку гости по десять раз проходили под окнами госпожи Пейроль, чтобы войти к кому-нибудь из ее новой семьи.

Но самое обидное — это ребенок, которому господин Пейроль не мог дать своего имени; девочке то и дело приходилось отвечать на вопросы любопытных соседей. Когда, случалось, Эжени заходила с ней в гостиную или выходила на прогулку, почти тут же кто-нибудь не удерживался от удивленного восклицания:

«Ой! Какая прелестная девочка! А кто твоя мама?»

«Госпожа Пейроль».

«А кто твой папа?»

«Не знаю…»

«Бедная малышка! Такая красивая! Какое несчастье — жить без папы…»

Так говорилось при матери, она стала отправлять дочь на прогулки с няней, но в отсутствие Эжени слова посторонних становились еще беспощаднее.

А Эрнестина простодушно пересказывала все разговоры матери, и та была вынуждена поменьше выпускать ее. То был еще один повод для слез, так как маленькая девочка, наблюдая, как резвятся вокруг другие детишки, с плачем, вызывавшим ответные слезы матери, спрашивала, почему ей нельзя играть со сверстниками. Пытаясь хоть как-то заменить девочке то, что невозможно было ей дать, Эжени и Альфред удовлетворяли ее малейшие желания, и в результате Эрнестина превратилась вскоре в самое своевольное, капризное и несдержанное существо.

Господин Пейроль самоотверженно поддерживал жену в ее борьбе против собственного семейства, вплоть до ссор и размолвок с братьями и сестрами; отца он видел теперь лишь украдкой и только если был уверен, что старик один. В самом деле, пожилому человеку ненадолго хватило сил и отваги; поставленный перед угрозой разрыва с другими своими детьми, которых ему не в чем было упрекнуть (впрочем, не мог он и поздравить их с каким-либо благородным поступком), или отдаления от Альфреда, он выбрал второе, хотя в глубине души ценил сына больше остальных. То был славный и достойный старик. Его изводили ежедневные маленькие, но ужасные сценки: то за обеденным столом подавали блюдо всем, кроме Эжени, то за игровым отказывались составить пару с Эжени, то на балу она подпирала стенку, даже если ее и пригласили, что случалось не так часто, словом, это продолжалось везде и повсюду, вплоть до того, что она предпочла уединение. Альфред разделял с ней добровольное затворничество, что причиняло ей еще одно, самое болезненное из страданий — ведь она понимала, что лишила стольких радостей того, кто пожертвовал многим ради ее собственного счастья.