Приключения Перигрина Пикля

Когда он произносил эти слова, слезы струились у него по щекам, и, казалось, он был вне себя от горя и ужаса; легко себе представить мое отчаяние, которое усилилось еще более, когда я увидела скорбь любимого отца, сознавая, что явилась причиной его печали. Я онемела от тоски и угрызений совести. Обретя дар речи, я сказала, как благодарна за его доброту, и призналась, сколь мало я заслужила его расположение и любовь, а также упомянула о том, что сознание недостойного поведения является одной из причин моего горя. Ибо такова моя судьба, что я должна либо увидеть С., либо умереть. Хотя я и не жду от отца прощения, но, сказала я, заслуживаю родительского сострадания; только непреодолимая страсть заставила меня изменить долгу и вызвать его недовольство; эта роковая любовь еще имеет надо мной власть и, по всем видимостям, будет длиться до могилы, которая является единственным убежищем, где я надеюсь обрести покой.

Пока я изливала свои чувства, мой добрый отец плакал от сострадания и, сказав, что я могу поступать, как мне угодно, так как он не станет вмешиваться в мои дела, покинул комнату, оставив меня жертвой жестоких страданий, разрывавших мне сердце, укорявшее меня в поступке, которого я не могла не совершить.

Я немедленно наняла карету, запряженную шестеркой лошадей, и поехала бы одна, если бы отец, любви которого не убили мои проступки, не обеспечил меня провожатым. Он видел, что я была в исступлении и отчаянии, и попросил одного моего родственника меня сопровождать и заботиться обо мне во время этого безрассудного путешествия.

В течение двух дней, пока продолжалась эта поездка, волнение и мучения мои не только не ослабели, но сделались еще нестерпимее. Наконец, мы прибыли в маленький домик, прозванный «Хижиной» на Солсберийской равнине, где я в безумном волнении написала письмо С., изображая жалкое состояние, в какое повергла меня его жестокость, выражая желание его видеть и обращаясь к нему со страстными мольбами.

Это послание я вручила моему провожатому и строго наказала ему передать мистеру С., что мои обиды слишком велики, а мое отчаяние слишком глубоко, и, если он не удостоит меня посещения, я приеду к нему, хотя бы даже в дом его сестры, где он тогда находился.

Он принял мое послание весьма холодно и сказал моему спутнику, что, если я вернусь в Лондон и не буду настаивать на свидании, он вскоре последует за мной в город, и все будет дружески улажено. Но когда мой посланец убедил его, что такое предложение причинит мне непосильные муки, он согласился встретиться со мной на Солсберийской равнине, чтобы избежать свидетелей. Хотя я едва могла двигаться, но отправилась на место свидания в сопровождении моего спутника, следовавшего за мною на некотором расстоянии.

Завидев С., направлявшего лошадь к подножию холма, я собрала все силы и устремилась к нему со всею быстротой, на какую была способна; но когда я попыталась заговорить, язык мне не повиновался. Лицо мое выражало такую печаль, что его сердце, сколь ни было оно жестоко, смягчилось при виде моих страданий, которые, как он знал, были вызваны искренней любовью. Наконец, я обрела дар речи и сказала ему, что пришла попрощаться; когда же я попыталась продолжать, голос снова мне изменил. Но после длительной паузы я с большим трудом поведала ему о том, как я страдаю, не будучи в состоянии вернуть его расположение, но мне хотелось бы не потерять его уважения, и, если бы я в нем была уверена, это помогло бы мне успокоиться. Сказала я также, что решила покинуть эту страну, ибо мне горестно видеть места, где мы были так счастливы, и что я надеюсь встречаться с ним изредка до моего отъезда, чтобы постепенно от него отвыкнуть, так как я не переживу удара, если мне придется сразу его лишиться.

Такое обращение могло показаться весьма смиренным равнодушному свидетелю; но любовь укрощает самые гордые сердца, доказательством чего является моя история, так как я была не менее мужественна, чем большинство людей. Мистер С. был так смущен моим поведением, что не отвечал, потому что — в этом он сам впоследствии признался — ждал укоров с моей стороны; но он не был защищен от моей нежности. После недолгого колебания он сказал, что отнюдь не намеревался меня покинуть, что любовь его не угасла и что он последует за мною в Лондон. Я обманула самое себя и поверила ему, потому что не могла вынести мысль о вечной с ним разлуке, и вернулась в город в более спокойном состоянии, чем в тот день, когда покидала отца, хотя на сердце у меня было тяжело. Я была дальновидна в своих опасениях, предчувствуя, что не в силах буду сломить его равнодушие.

Я сняла помещение на Маунт-стрит и, так как моя горничная вышла замуж, подыскала другую, которая успешно справлялась со своими обязанностями. Это была хорошая, преданная мне девушка, и в течение многих лет она неутомимо заботилась о моем спокойствии или, вернее, об облегчении моих страданий; правда, мистер С. приехал в город, согласно своему обещанию, и поддерживал со мной отношения на протяжении пяти месяцев, но дальше вежливость его не простиралась; к тому же он дал мне понять, что решил уехать за границу вместе с мистером В., отправляющимся в составе посольства в Д-н.

Я понимала истинную причину этой поездки, которую, несмотря на все его клятвы и уверения в неослабной любви, истолковала как очевидный знак неприязни и неуважения; повторные его заверения, получаемые мною в письмах, не могли успокоить тоску, которая объяла мое сердце. И я оставила надежду вернуть потерянное счастье. Накануне его отъезда я сказала, что ему долго придется изощряться в галантном обхождении, прежде чем он встретит любовь, столь же искреннюю, как моя; ибо я предпочла бы стать служанкой в его доме ради того только, чтобы видеть его, чем королевой английской, лишенной этой радости.

Когда он попрощался и начал спускаться по лестнице, я вздрагивала, словно каждый его шаг наносил мне новую рану, а когда дверь за ним захлопнулась, сердце мое замерло. (Впоследствии я с удовлетворением услышала о его сетованиях по поводу того, что он меня потерял, а также узнала, что с той поры он ни с кем не был так счастлив, как со мной.) Я присела к столу, чтобы написать ему письмо, в котором прощала ему его пренебрежение, так как знала, что мы не вольны над нашими чувствами, и желала ему счастья, которого он заслуживал. Потом я начала ходить взад и вперед по комнате в сильном волнении, пока меня не уложила в постель моя горничная; в шесть часов утра я встала, вскочила в седло и проехала сорок миль, чтобы ценой утомления обрести ночью покой. Такую прогулку я повторяла ежедневно в течение нескольких месяцев; а когда она перестала достигать цели, я начала бродить по вечерам в Хайд-парке, когда не было там ни одной живой души.

Однажды во время такой печальной прогулки меня остановил какой-то важный джентльмен; поздоровавшись, он спросил, кончилась ли моя связь с мистером С. и получаю ли я деньги от моего мужа. На первый вопрос я ответила утвердительно, а в ответ на второй сказала, что муж уделяет мне не очень много; в сущности я могла бы сказать — ровно ничего; но я была слишком горда, чтобы признаться в своей бедности. Тогда он выразил удивление, каким образом я, привыкшая с колыбели к богатству, ухищряюсь жить в столь трудных условиях. А когда я сказала, что готова пойти на все ухищрения, только бы иметь покой, он, казалось, посочувствовал моему положению и крайне любезно пригласил меня к себе поужинать с ним и его супругой. Я приняла приглашение, не задумываясь о последствиях; и когда я приехала, он ввел меня в дом, великолепно освещенный, по случаю моего посещения.

Некоторое время я оставалась одна, не видя ни одной живой души, пока не вошел тот, кто меня пригласил; он выразил надежду, что я не истолкую дурно его предложения поужинать вдвоем, так как он имеет мне что-то сказать, а присутствие посторонних лиц или лакеев может нам помешать. Тут только я поняла его умысел, и меня охватило негодование; с нескрываемым неудовольствием я заявила, что ничего приятного он мне сказать не может и что я хочу немедленно покинуть его дом. В ответ на это он дал мне понять, что уйти я не могу, так как он отослал мой портшез, а слуги повинуются всем его распоряжениям.