Мемуары Дьявола

Эжени сжалилась, не вынеся такого унижения подруги; у нее самой душа болела после всего случившегося, и потому ей не хотелось ужесточать чужие мучения, которые и так казались ей адскими; она простила Терезу за ее подозрения и позволила ей приходить когда вздумается. Артур же осмелился прийти среди бела дня, но только когда дома была и Жанна; от имени леди Ладни он выразил удивление, что Эжени отказывается выполнить заказ, несмотря на столь высокое вознаграждение.

Эжени хотела оправдаться, но Жанна, побелев от ярости при известии о решении дочери, решении, принятом без ее согласия, быстро выпалила:

«Ах, оставьте, сударь, не обращайте внимания на ее выверты; ручаюсь, она закончит работу».

И Артур удалился, довольный, будто не знал, какими методами Жанна будет ломать сопротивление дочери, словно его свирепое желание добиться своего не отступало даже перед мыслью, что он обрекает Эжени на мучения, после которых она если и достанется ему, то с разбитым сердцем и истерзанной душой.

Эжени, которой больше ничего не оставалось, рассказала матери все, и, что верно, то верно, Жанна скрепя сердце одобрила ее, продиктованное порядочностью, решение. Но, вынужденная согласиться в этом пункте, она свалила всю вину за испытанные Эжени злоключения на нее же:

«Ты бы, кикимора, поменьше корчила из себя знатную даму, вот тогда бы никто на тебя и не пялился! А то вырядится, дрянь этакая, словно у нее миллионы за душой, а потом удивляется, что к ней пристают! Все, кончено! Сожгу все твои платочки с вышивкой, все эти тряпки, будь они хоть из муслина, хоть из золота! Вот тогда будет сразу видно, что ты простая честная труженица, вот тогда тебя зауважают. Презирают только тех, кто всем своим видом дает понять, что презирает свое сословие; а если бы этот милый юноша уважал тебя, он бы и вел себя по-другому!»

Как ты думаешь, барон, много ли найдется достаточно сильных сердец, что выдержат подобное объяснение всех своих несчастий? Поверишь ли ты, что бывают такие минуты, когда хочется на самом деле совершить все те грехи, в которых тебя обвиняют, лишь бы не впасть потом в последнее из отчаяний — то есть предать проклятию свою собственную чистоту и добродетель? Эжени чувствовала, что такая минута наступает — хватит с нее грязных оскорблений, грубых издевательств, хватит ежедневных пыток, все равно никто не поймет ее сопротивления и никакие слезы не помогут! Она поняла, что вот-вот сбудется ее же угроза, брошенная когда-то сгоряча матери: «Осторожней, а то доведете меня до греха!» И в ужасе от отчаяния, которое вело к грехопадению, она предпочла преступление перед Богом. Вот что я называю истинной гордостью, мой господин! Из боязни безвольно уступить надвигающейся беде, она решила разбить ее вместе с собой. Эжени метнулась к окну и ринулась вниз… В последний момент Жанне удалось схватить ее за волосы, распустившиеся в безотчетных движениях, предшествовавших последнему рывку, и с огромным трудом мать втащила девушку обратно в комнату, бросив ее на пол, где Эжени, с вывихнутым плечом и вырванными до крови волосами, еще долго лежала не шевелясь, словно мертвая…

Вот видишь, мой господин, какое счастье приносит бедным гризеткам, о которых вы говорите не иначе, как презрительно оттопырив губы, ваша любовь! Они просто на вас молиться должны всю оставшуюся жизнь за оказанную им честь!

— Хватит язвить, — оборвал Дьявола Луицци, — ты читаешь нотацию человеку, который в чем-в-чем, а в подобных грехах не замешан.

— Я читаю ее человеку, который совсем недавно напыщенно заявил мне с высоты своего баронского титула: «Расскажи о всей глубине падения моей невесты, о всех ее пороках, не скрывая ничего…» Ты хотел знать, как и откуда она падала, вот я тебе и рассказываю.

Несколько дней спустя, в тот час, когда Жанна была вынуждена оставить больную дочь одну, чтобы сбегать куда-то по делам, Артур появился вновь; уже вечерело; в парадном платье и без шляпы он быстро влетел в комнату. Увидев перед собой своего мучителя, Эжени испуганно вскрикнула и сжалась, насколько ей позволяли это сделать привязанные к кровати руки.

«Эжени! — воскликнул Артур. — Всего час назад я узнал, что вы заболели, и вот я здесь. Матушка моя каким-то образом проведала, с какой целью я приводил ее сюда, и теперь запрещает мне выходить из дома. Она даже приказала слугам следить за мной и пригрозила отправить меня домой, в Англию, если я еще хоть раз с вами увижусь. Но сегодня она дает бал, и мне удалось ускользнуть. Вот видите: я бежал, бежал всю дорогу, потерял даже шляпу, бежал, чтобы испросить вашего прощения».

Как ты думаешь, могла ли семнадцатилетняя девушка не поверить двадцатилетнему юноше, который говорил, задыхаясь, прерывистым от волнения голосом, со слезами на глазах? Несчастная Эжени, изнемогающая от одиночества, прикованная к постели, почувствовала жалость к человеку, который ради нее убежал сломя голову с бала. Она отнесла его поступки к безумию не разделенной ею любви и потому тихо ответила:

«Ну хорошо, я прощаю вас… Но оставьте меня и не приходите больше, прошу вас. Вы убьете меня…»

Он торжественно обещал, что не вернется, и приходил каждый вечер, ускользая из-под опеки матери, опеки, если быть честным, не очень-то строгой и усыпленной видимостью полного послушания. В то же время некий врач, вроде как случайно зашедший к Жанне, узнавший, по его словам, от соседей о болезни Эжени, врач, присланный Артуром, обследовал девушку и назначил курс лечения. Артур сам ежевечерне приносил украдкой прописанные им лекарства. Эта самоотверженность, вкупе с явным раскаянием и уважительностью, тронула Эжени. Прошло несколько дней, и она уже не просила юношу больше не появляться, а еще через какое-то время, когда к Эжени только-только начали возвращаться надежды и воля к жизни и едва-едва забрезжила какая-то вера в серьезность страсти безжалостного ловеласа, который когда-то дал себе слово, что эта девушка будет ему принадлежать, он возобновил борьбу с прикованной к постели, ослабевшей от болезни, полураздетой женщиной, борьбу, в которой потерпел поначалу обидное поражение. Я не буду подробно рассказывать, как он одолел ее в конце концов, сколько было ужаса и отчаяния со стороны несчастной жертвы и как остервенел ее лютый палач; но, упав с кровати на плиточный пол, сломленная болью и безысходностью, Эжени утратила последние силы, и физические и душевные {286}, и тогда она закрыла глаза и прошептала: «Нет Бога на этом свете!» Все! Теперь она принадлежала мне.

— Принадлежала тебе? — воскликнул Луицци. — Принадлежала тебе только потому, что бедной девушке недостало сил в борьбе с чудовищем, вдохновленным твоим дьявольским бешенством? Нет, Сатана, нет! Она тебе не принадлежала!

— Жалкий безумец, — хмыкнул Дьявол. — Ты считаешь, что у меня столько же злобы и дури в башке, как у подавляющего большинства особ мужеского пола? Она принадлежала мне вовсе не потому, что какой-то негодяй завладел ее телом, но потому, что теперь, при всей ее гордыне, нужно было скрывать свое бесчестье, потому, что она пала действительно достаточно низко, раз опустилась до сомнений в существовании Бога. Выслушай меня внимательно и не сомневайся в том, что я тебе сейчас расскажу. Ибо я говорю истинно, ты уяснишь себе это, если только сможешь, если до тебя наконец дойдет, насколько несгибаемы и упрямы характеры, замешанные на гордости. Да, Эжени пала невинной, но поднялась она уже будучи в грехе. Она не любила этого человека, больше того — она его ненавидела, но, когда он обещал вернуться, она ответила: «Да, возвращайтесь, возвращайтесь; я буду вашей рабыней, я буду принадлежать вам, пока не надоем, я согласна на все, только не говорите никому, что вы меня погубили. И чтобы сохранить в тайне ваше злодеяние, я войду с вами в сговор, лишь бы вы избавили меня от позора». Вот так-то! Теперь-то ты понимаешь, что тогда она была моя?

— А что, потом она от тебя ускользнула?

— Увидишь еще, погоди. А пока, я думаю, ты убедился, что все пороки имеют один конец. Слабость и жадное стремление Терезы к любви сделали ее невольницей Артура, а гордыня Эжени, ее жажда величия, превратившаяся в мечту всей жизни, опустили ее на уровень столь презираемой соперницы. Стоило Артуру пригрозить, что он раскроет ее тайну, и Эжени обманывала мать, чтобы принять его у себя, а после того, как он обещал рассказать, что она его любовница, она пробиралась к нему, переодевшись мужчиной. Тереза и та на такое не пошла бы.