Мемуары Дьявола

«Ага! — обрадовался старикан. — Так, значит, и в самом деле кто-то есть?»

«Да, — решительно ответила Эжени, — да, вот этот самый молодой человек, который только что вышел отсюда, повсюду меня преследует, досаждает неотступно и… и я совершенно уверена, монсеньер, что он нанес вам визит с единственной целью — увидеть меня и сказать мне несколько слов».

«Ничего себе! — Игривый тон епископа резко сменился надменным. — Хорошую же роль уготовило мне ваше пылкое воображение, барышня! Не поддавайтесь, прошу вас, глупейшей фантазии — неужели человек такого положения и с таким состоянием, как сэр Артур, будет гоняться за таким невзрачным лягушонком? Больше мне нечего сказать, хотя, конечно, знаю: вы очень много о себе думаете, считаете себя этаким необыкновенным созданием, ведь даже одеваетесь-то вы ну словно дама великосветская!»

Дитя народа явилось к служителю церкви, учрежденной для наставления простых людей на путь истинный, растерянная девушка пришла к умудренному старцу за советом, и вот как ее приняли, вот как ее, неопытную и одинокую, оттолкнули! {283} Я не имею в виду, что тут был злой умысел или подкуп, ибо, как я вижу по твоей, хозяин, ухмылке, ты думаешь, что мне просто нравится возводить напраслину на старого и никуда не годного священника; нет, вовсе не по злобе или сговору поступил так этот пастырь, а лишь по причине полного и презрительного равнодушия, которое испытывает знать к маленьким людям, по причине высокомерия сеньора и дворянина, который никогда не согласится с тем, что дворянин и сеньор может быть в чем-то не прав по отношению к одному из тех убогих созданий, все назначение которых сводится в обществе к тому, чтобы служить подстилкой, то есть согревать ноги надменности и сластолюбию.

Получив отповедь пастыря, Эжени решила вернуться к себе и не показываться на улицу как можно дольше. Передав госпоже Жиле, что просит разрешить ей работать на дому, она закрылась на ключ, надеясь, что наконец-то она в безопасном убежище, куда не посмеет проникнуть ее мучитель. Всю неделю она провела в добровольном заточении, а в воскресенье пришла Тереза и предложила отправиться на прогулку подальше, куда-нибудь на природу:

«Матушка твоя все равно сегодня не вернется; ты же знаешь, что госпожа Боден нашла ей неплохую работенку».

«Да, — подтвердила Эжени, — она дежурит у постели какой-то старой англичанки, и вот уже два дня, как я тут сижу совсем одна».

Думаю, барон, ты уже догадался, кто именно указал госпоже Боден на пожилую англичанку, нуждающуюся в уходе.

«И ты еще не умерла здесь со скуки, бедненькая?» — спросила Тереза.

«И правда, веселого мало», — вздохнула Эжени, сожалея о своей бедной, но безопасной жизни; страх перед встречей с Артуром начал проходить за ту неделю, что она с ним не виделась.

«Ну тогда пошли, чего тут сидеть!»

Эжени задумалась на какое-то мгновение, потом отказалась наотрез:

«Нет, нет, ни в коем случае. В следующее воскресенье или — еще лучше — через две недели я пойду, но не сейчас».

«Ну вот что! Одну я тебя все равно не оставлю! Будем скучать здесь вдвоем; только я сбегаю домой, предупрежу, что проведу вечер у тебя».

И Тереза выскочила ненадолго; когда она вернулась, подружки, устроившись за маленьким столиком, повели беседу конечно же о причине переживаний Эжени. Но Эжени, получившая неделю назад такую отповедь в ответ на свои откровения от мужчины, который, казалось бы, должен ее понять, не хотелось изливать душу хорошо знакомой ей своими ветреностью и непоследовательностью девчонке, порой пугавшей ее сумасбродными советами. К тому же Тереза сама была не слишком опытна и не умела расхваливать все то, что может выиграть красивая девушка, потеряв честь, хотя на ее стороне был могущественный союзник — подавленное состояние Эжени, которой до смерти надоело вынужденное затворничество. Потому напрасно Тереза пытала подругу все более прямыми вопросами — вытянуть что-либо определенное ей так и не удалось. Неожиданно в дверь легонько постучали, и в комнату уверенно шагнул мужчина: то был Артур. Эжени вскрикнула, а Тереза сказала непринужденно:

«А, вот и он!»

«Так ты с ним знакома? И посмела пригласить его сюда?»

«Ну ладно тебе, Эжени, не будь такой врединой! Да, я с ним познакомилась; но я не могу повидаться с ним у себя дома; тебе-то хорошо, ты сегодня вольна делать все, что заблагорассудится — матушка не придет, соседи все гуляют, так что позволь нам поболтать здесь немного».

Что-то странное произошло в душе Эжени, и только растерянность от неожиданно раскрывшихся близких отношений Терезы и Артура помешала ей выгнать немедленно обоих на улицу.

Судя по тому, что она слышала и видела, Артур бегал за Терезой; и пришел он сюда не к ней, а к Терезе! Так чего боится она, Эжени? Что за бред, в самом деле? Что она о себе возомнила? Размечталась, что внушила чувство, которого нет и в помине! Так, значит, все, что она навоображала о своей красоте и исключительности, поставлено таким человеком, как Артур, ниже прелестей Терезы? Эжени была жестоко унижена в собственных глазах. Припомнив слова старого епископа, она спросила себя: может, она и в самом деле всего лишь тронутая умом от чрезмерного самомнения нахалка? Эжени и в голову не пришло, что если бы это было правдой, то она не задавалась бы подобными вопросами. Ни при каких условиях, ни при каких разочарованиях тщеславные душонки не сомневаются в себе.

— Однако ты, похоже, весьма незавидного мнения о тщеславии, Сатана! — ухмыльнулся Луицци.

— Только потому, что людская глупость порой ставит его рядом с гордостью, а настоящая гордость принадлежит только мне, понимаешь, мэтр?

— Тебе, и еще Эжени.

— И ей тоже. Бедное дитя решила наказать себя только за то, что почувствовала себя оскорбленной, и от стыда за ту роль, которую отводил ей внезапный разворот событий, позволила Артуру свободно ворковать о любви с Терезой. Все глубже проникала ей в сердце жестокая истина — что, оказывается, она вовсе не так прекрасна и желанна, как она воображала, что никто и не думал искать с ней знакомства и лишь по случайности она стала игрушкой своей собственной пугливости. Тереза окончательно убедила ее в этом:

«Теперь ты все знаешь, так что выбрось из головы свои глупые страхи; а вы, господин Артур, не вздумайте еще так забавляться — разве можно так издеваться над ребенком! Еще немного, — и она бы совсем чокнулась!»

Ты не представляешь, насколько пала духом Эжени. До сих пор девушка жила только надеждой, что однажды кто-нибудь поймет и признает всю необычность и возвышенность ее души. Преследование Артура больно задевало ее, потому что было чересчур наглым, а она хотела всего сразу — и любви и уважения. Но, убедившись, что с ней всего лишь играли, Эжени разом утратила веру в себя. Она сидела неподвижно, не в силах вымолвить ни слова, не замечая, что происходит, и думая только об одном: она ничтожество, полное ничтожество, она даже хуже Терезы!

Последняя, нужно заметить, была типичной вульгарной девушкой из народа; она обожала маленькие радости, удовольствия и буйные развеселые пирушки, и по одному только знаку Артура она направилась к выходу с возгласом:

«Ах! Нам предстоит прекрасная посиделка! Поужинаем втроем — вот будет здорово!»

И она вышла, чтобы раздобыть все необходимое для вечеринки. Продумал ли Артур заранее всю сцену, или же ему на помощь пришел злой рок, который имеет обыкновение появляться всегда именно в тот момент, когда в обороне уже есть щелочка, в которую можно просочиться? Это его тайна, а вернее — моя {284}. Но только в одном случае он мог заставить Эжени выслушать его, и случай этот представился. Бедная девушка сидела перед ним, вся в отчаянии; ее гордость была раздавлена и положена на лопатки; она сомневалась сама в себе подобно гению, который видит, что ему предпочли посредственность, и спрашивает сам себя, не хуже ли он этой посредственности? То был крайне удачный момент, чтобы сказать ей правду.