Нет у любви бесследно сгинуть права...

Войдите в мое состояние, каково мне тогда было! Только меня и поободрило, что он со мною, и все, видя меня в таковом состоянии, уверяют, что с ним неразлучна буду. Я бы хотела самого офицера спросить, да он со мною не говорит, кажется неприступный; придет ко мне в горницу, где я сижу, поглядит на меня, плечами пожмет, вздохнет и прочь пойдет, а я спросить его не осмелюсь.

Вот уже к вечеру велят нам в кареты садиться и ехать. Я уже опомнилась и стала просить, чтоб меня отпустили на квартиру собраться; офицер дозволил. Как я пошла, и два солдата за мною; я не помню, как меня мой муж довел до сарая того, где мы стояли. Хотела я с ним поговорить и сведать, что с нами делается; а солдат тут, ни пяди от нас не отстает; подумайте, какое жалостное состояние! И так я ничего не знаю, что далее с нами будет. Мои домашние собрались; я уже ничего не знаю; они сели в карету и поехали; рада я тому, что я одна с ним, можно мне говорить, а солдаты все за нами поехали. Тут уже он мне сказал: офицер объявил, что велено вас под жестоким караулом везти в дальние города, а куда — не велено сказывать. Однако свекор мой умилостивил офицера и привел его на жалость; сказал, что нас везут в остров, который состоит от столицы четыре тысячи верст и больше, и там нас под жестоким караулом содержат, к нам никого не допущать, ни нас никуда, кроме церкви; переписки ни с кем не иметь, бумаги и чернил нам не давать. Подумайте, каковы мне эти вести; первое, — лишилась дому своего и всех родных своих оставила; я же не буду и слышать об них, как они будут жить без меня; брат меньший мне был, который меня очень любил; сестры маленькие остались. О боже мой, какая это тоска пришла! Жалость, сродство, кровь вся закипела от несносности. Думаю я, уже никого не увижу своих, буду жить в странствии; кто мне поможет в напастях моих, когда они не будут и ведать обо мне, где я; когда я ни с кем не буду корешпонденции иметь, или переписки; хотя я какую нужду ни буду терпеть, руки помощи никто мне не подаст; а может быть, им там скажут, что я уже умерла, что меня и на свете нет; они только поплачут и скажут: лучше ей умереть, а не целый век мучиться! С этими мыслями ослабели все мои чувства, онемели, а после полились слезы.

Муж мой очень испужался и жалел после, что мне сказал правду; боялся, чтоб я не умерла; истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаевать эту тоску, и перестать плакать; и должна была его еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всего свету дороже был. Вот любовь до чего довела: все оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним, и скитаюсь; этому причина — все непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был; мне казалось, что он для меня родился, и я для него, и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении, и не тужу, что мой век пропал; но благодарю бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и великие беды сносить, могу сказать, беспримерные беды. После услышите, ежели слабость моего здоровья допустит все мои беды описать.

И так нас довезли до города. Я вся расплакана; свекор мой очень испужался, видя меня в таковом состоянии; однако говорить было нельзя, потому что офицер сам тут с нами и унтер-офицер; поставили нас уже вместе, а не на розных квартирах, и у дверей поставили часовых, примкнуты штыки.

Тут мы жили с неделю, покамест изготовили судно, на чем нас везти водою. Для меня все это ужасно было; должно было молчанием покрывать. Моя воспитательница, которой я от матери своей препоручена была, не хотела меня оставить, со мною и в деревню поехала; думала она, что там злое время проживем; однако не так сделалось, как мы думали, принуждена меня покинуть. Она человек чужестранный, не могла эти суровости понести; однако, сколько можно ей было, эти дни старалась, ходила на то бессчастное судно, на котором нас повезут; все там прибирала, стены обивала, чтобы сырость сквозь не прошла, чтоб я не простудилась; павильон поставила, чуланчик загородила, где нам иметь свое пребывание, и все то оплакивала.

Пришел тот горестный день, как нам надобно ехать; людей нам дали для услуг 10 человек, а женщин на каждую персону по человеку, всех пять человек. Я хотела свою девку взять с собою, однако золовки мои отговорили; для себя включили в то число свою; а мне дали девку, которая была помощницей у прачек, ничего сделать не умела, как только платье мыть; принуждена я им в том была согласиться. Девка моя плачет, не хочет от меня отстать; я уже ее просила, чтоб она мне больше не скучала; пускай так будет, как судьба определила. И так я хорошо собралась; ниже рабы своей не имела, денег ни полушки; сколько имела при себе оная моя воспитательница денег, мне отдала; сумма не очень велика была, шестьдесят Рублев; с тем я и поехала. Я уже не помню, пешком ли мы шли до судна, или ехали; недалеко река была от дому нашего; пришло мне тут расставаться с своими, потому что дозволено было им нас проводить. Вошла я в свой кают; увидела, как он прибран; сколько можно было, помогала моему бедному состоянию; пришло мне вдруг ее благодарить за ее ко мне любовь и воспитание, тут же и прощаться, что я уже ее в последний раз вижу; ухватились мы друг другу за шеи, и так руки мои замерли, и я не помню, как меня с нею растащили. Опомнилась я в каюте, или в чулане; лежу на постели, и муж мой надо мной стоит, за руку держит, нюхать спирт дает; я вскочила с постели, бегу вверх, думаю, еще хотя раз увижу — ниже места того знать: далеко уплыли. Тогда я потеряла перло жемчужное, которое было у меня на руке; знать я его в воду опустила, когда я с своими прощалась; да мне уже и не жаль было, не до него: жизнь тратится. Так я и осталась одна, всех лишилась для одного человека. И так мы плыли всю ту ночь.

На другой день сделался великий ветер, буря на реке, гром, молния; гораздо звончее на воде, нежели на земле; а я с природы грому боюсь. Судно вертит с боку на бок; как гром грянет, то и попадают люди. Золовка меньшая очень боялась — та плачет и кричит. Я думала свету преставление! Принуждены были к берегу пристать. И так всю ночь в страхе без сна препроводили. Как скоро рассвело, погода утихла, мы поплыли в путь свой, и так мы три недели ехали водою; когда погода тихая, я тогда сижу под окошком в своем чулане; когда плачу, когда платки мою — вода очень близка; а иногда куплю осетра, и на веревку его; он со мною рядом плывет, чтоб не я одна невольница была, и осетр со мною; а когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошниться; тогда выведут меня наверх на палубу и положат на ветру; и я до тех пор без чувства лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубою: на воде ветры очень проницательны. Иногда и он для компании подле меня сидит. Как пройдет погода, отдохну; только есть ничего не могла, все тошнилось.

Однажды что с нами случилось: погода жестокая поднялась, а знающего никого нет, кто б знал, где глубь, где мель и где можно пристать, ничего никто не знает, а так все мужики набраны из сохи, плывут куда ветер несет, а темно уж становится, ночь близка, не могут нигде пристать к берегу, погода не допускает; якорь бросили середи реки в самую глубь: якорь оторвало. Мой сострадалец меня тогда не пустил наверх; боялся, чтоб в этом шуме меня не задавили; люди и работники все по судну бегают: кто воду выливает, кто якорь привязывает, и так все в работе. Вдруг нечаянно притянуло наше судно в залив; ничто не успело; я слышу, что сделался великий шум, а не знаю что. Я встала посмотреть: наше судно стоит, как в ящике, между двух берегов. Я спрашиваю, где мы; никто сказать не умеет, сами не знают; на одном берегу все берез-ник, так как надобно роще не очень густой: стала эта земля оседать и с лесом несколько сажень опускаться в реку, или в залив, где мы стоим; и так ужасно лес зашумит под самое наше судно; и так нас кверху подымет, и нас в тот ущерб втянет. И так было очень долго; думали все, что мы пропали; и командиры наши совсем были готовы спасать свой живот на лодках, а нас оставить погибать. Наконец уже столько много этой земли оторвало, что видна стала за оставшей малою самою частью земли вода; надобно думать, что озеро; когда б еще этот остаток оторвало, то надобно б нам в том озере быть. Ветер преужасный тогда был; думаю, чтоб нам тогда конец был, когда б не самая милость божия поспешила. Ветер стал утихать, и землю перестало рвать, и мы избавились той беды, выехали на свету на свой путь, из оного заливу в большую реку пустились. Этот водяной путь много живота моего унес. Однако все переносила, всякие страхи, потому что еще не конец моим бедам был; на большие готовилась, для того меня бог и подкреплял.