Нет у любви бесследно сгинуть права...

По нескольких днях после погребения приготовляли торжественное восшествие государыни в столичный город со звоном, с пушечной пальбою. В назначенный день поехала и я посмотреть ее встречи: для того полюбопытствовала, что я ее не знала от роду в лице, кто она. Во дворце, в одной отхожей комнате, я сидела, где всю церемонию видела. Она шла мимо тех окон, под которыми я была, и тут последний раз видела, как мой жених командовал гвардией; он был майор, отдавал ей честь на лошади. Подумайте, каково мне глядеть на сие позорище! И с того времени в жизни своей я ее не видела. Престрашного была взору. Отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше, и чрезвычайно толста. Как я поехала домой, надобно было ехать через все полки, которые в строю были собраны. Я поспешила домой, еще не распущены были. Боже мой! Я тогда света не видела и не знала от стыда, куда меня везут и где я. Одни кричат: «Это отца нашего невеста!» Подбегают ко мне: «Матушка наша, лишились мы своего государя!» Иные кричат: «Прошло ваше время, теперь не старая пора!» Принуждена, была все это вытерпеть; рада была, что доехала до двора своего; вынес бог из такого содому.

Как скоро вступила государыня в самодержавство, так и стала искоренять нашу фамилию; не так бы она злобна была на нас, да фаворит ее, который был безотлучно при ней, он старался наш род истребить, чтоб его на свете не было; по той злобе, когда ее выбирали на престол, то между прочими пунктами написано было, чтоб одного фаворита, который был при ней камергером, в наше государство не ввозить; потому что они жили в своем владении; хотя она и наша принцесса, да была выдана замуж; овдовевши жила в своем владении, а оставить и его в своем доме, чтоб он у нас ни в каких делах не был, к чему она и подписалась. Однако злодеи многие, недоброжелатели своему отечеству, все пункты переменили и дали ей во всем волю и все народное желание уничтожили; и его к ней по-прежнему допустили. Как он усилился, побрав себе знатные чины, первое возымел дело с нами, и искал, какими бы мерами нас истребить из числа живущих. Так публично говорил: дома той фамилии не оставлю! Что он не напрасно говорил, но и в дело произвел. Как он уже взошел на великую степень, он не мог уже на нас спокойными глазами глядеть. Он нас боялся и стыдился; знал нашу фамилию, за столько лет рожденные князья, имели свое владение, скольким коронам заслужили. Все предки наш род любили за верную службу к отечеству, живота своего не щадили; сколько на войнах головы свои положили! За такие их знатный службы были от государей отменно награждены великими чинами, кавалериями, и в чужих государствах многим спокойствие делали, где имя их славно; а он был самый подлый человек, а дошел до такого великого градуса, одним словом сказать, только одной короны недоставало! Уже все в руку его целовали, и что хотел, то делал, уже титуловали его ваше высочество; а он не что иное был, как башмачник: на дядю моего сапоги шил. Сказывают, мастер превеликой был; да красота его до такой великой степени довела. Бывши таких высоких мыслей, думал, что не удастся ему до конца привести свое намерение, он не истребит знатные роды; [но] так и сделал: не только нашу фамилию, но другую такую же знатную фамилию сокрушил, разорил и в ссылку сослал. Уже все ему было покорено. Однако о том я буду молчать, чтоб не прейтить пределов; я намерена только свою беду писать, а не чужие Пороки обличать.

Не знал он, чем начать, чтоб нас сослать. Первое, всех стал к себе призывать из тех же людей, которые нам прежде друзья были; ласкал их, выспрашивал, как мы жили, и не делали ли кому обиды, не брали ли взятков? Нет, никто ничего не сказал. Он этим не доволен был; велел указом объявить, чтоб всякой без опасности подавал самой государыне челобитные, ежели кого чем обидели: и того удовольствия не получил. А между тем всякие вести ко мне в уши приходят; иной скажет, в ссылку сошлют; иной скажет, чины и кавалерии отберут; подумайте, каково мне тогда было, будучи в шестнадцать лет? Ни от кого руку помощи не иметь, и не с кем о себе посоветоваться; а надобно и дом, долг и честь сохранить, и верность не уничтожить. Великая любовь к нему весь страх изгонит из сердца; а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведет, что все члены онемеют от несносной тоски. Куда какое это злое время было! Мне кажется, при антихристе не тошнее того будет. Кажется, в те дни и солнце не светило; кровь вся закипит, когда вспомню, какая это подлая душа, какие столбы поколебал, до основания разорил, и доднесь не можем исправиться; что же до меня касается, в здешнем свете навеки пропала.

И так мое жалкое состояние продолжалось по апрель месяц; только и отрады мне было, когда его вижу, поплачем вместе, и так домой поедет. Куда уж все веселья пошли! Ниже сходства было, что это жених к невесте ездит. Что же между тем, какие были домашние огорчения? Боже, дай мне все то забыть! Наконец уж надо наш несчастливый брак окончить; хотя, как ни откладывали день от дня, но, видя мое непременное намерение, принуждены согласиться. Брат тогда был болен большой, а меньшой, который меня очень любил, жил в другом доме, по той причине, что он тогда не лежал еще воспою, а большой брат был воспою болен. Ближние сродники все отступились; дальние и пуще не имели резону. Бабка родная умерла. И так я осталась без призрения; сам бог меня давал замуж, а больше никто. Не можно всех тех беспорядков описать, что со мною тогда были; уже день назначили свадьбы; некому проводить, никто из родных не едет, да некому и звать. Господь сам умилосердил сердца двух старушек, моих свойственных, которые меня провожали, а то принуждена бы с рабою ехать; а ехать надобно было в село, пятнадцать верст от города: там наша свадьба была. В этом селе они всегда летом живали; место очень веселое и устроенное; палаты каменные, пруды великие, ранжереи и церковь в палатах. После смерти государевой отец его с своею фамилиею там жил. Фамилия их была немалая: я, все презря, на весь страх! Свекор был и свекровь, три брата, кроме моего мужа, и три сестры; вить надобно бы о том подумать, что я всем меньшая и всем должна угождать во всем; во всем положилась на волю божию: знать судьба мне так определила!

Вот уже, как я стала прощаться с братом и со всеми домашними, кажется бы и варвар сжалился, видя мои слезы; кажется, и стены дому отца моего помогали мне плакать; брат и домашние так много плакали, что из глаз меня со слезами отпустили. Какая это розница свадьба, сговор? Там все кричали: ах! как она счастлива; а тут провожают и плачут: знать что я всем жалка была. Боже мой, какая перемена! Как я выехала из отцовского дому, с тех пор целый век странствовала. Привезли меня в дом свекров как невольницу: вся расплакана, свету не вижу перед собою. Подумайте, и с добрым порядком замуж идти, надобно подумать последнее счастие; не токмо в таковом состоянии, как я шла. Я приехала в одной карете, да две вдовы со мною сидят, а у них все родные приглашены, дядья, тетки; и пуще мне стало горько: привезли меня как бедненькую сироту; принуждена все сносить. Тут нас в церкви венчали. По окончании свадебной церемонии провожатые мои меня оставили, поехали домой; и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселия. На третий день, по обыкновению, я стала с визитами ехать по ближним его сродникам и рекомендовать себя в их милость: всегда можно было из того села ехать в город после обеда, домой ночевать приезжали.

Вместо визитов, сверх чаяния моего, мне сказывают, приехал-де секретарь из сенату; свекор мой должен был его принять. Он ему объявляет: указом велено-де вам ехать в дальние деревни, и там жить до указу. Ох! как мне эти слова не полюбились; однако я креплюся, не плачу, а уговариваю свекра и мужа: как можно без вины и без суда сослать! Я им представляю: поезжайте сами к государыне, оправдайтесь. Свекор, глядя на меня, удивляется моему молодоумию и смелости. Нет, я не хотела свадебной церемонии пропустить, и не рассуди, что уже беда, подбила мужа, уговорила его ехать с визитом: поехали к дяде родному, который нас с тем стретил: «Был ли у вас сенатский секретарь? У меня был, и велено мне ехать в дальние деревни, жить до указу». Вот тут и другие дяди съехались, все то же сказывают. Нет, нет, уже я вижу, что на это дело нету починки: это мне свадебные конфекты. Скорее домой поехали, и с тех пор мы друг друга не видели, и никто ни с кем не прощались: не дали время. Я приехала домой; у нас уже, уже сбираются; велено, в три дни чтоб в городе не было; принуждена судьбе повиноваться. У нас такое время, когда к несчастию, то нет уже никакого оправдания, не лучше турков: когда б прислали петлю, должны б удавиться.