Испытание Гилберта Пинфолда

– А-а.

– Этим вы известны, да? вашим специфическим чувством юмора.

– Возможно.

– Можно я к вам примажусь? – спросила миссис Скарфилд. – Говорят, у меня тоже специфическое чувство юмора.

– Но не такое же специфическое, как у мистера Пинфолда!

– Время покажет, – сказала миссис Скарфилд.

– По-моему, вы смущаете писателя, – сказал мистер Скарфилд.

– Я думаю, ему не привыкать, – сказала его жена.

– Он воспринимает это со специфическим чувством юмора, – сказала иностранная дама.

– С вашего позволения, – сказал мистер Пинфолд, с трудом поднимаясь.

– Видите? Он смутился.

– Нет, – сказала иностранная дама. – Это юмор. Он идет сделать заметки о нас. Мы все попадем в юмористическую книгу – понимаете?

Поднимаясь, мистер Пинфолд остро глянул на маленького смуглого человека за отдельным столом. Вот бы где сидеть, подумал он. Последнее, что он слышал выходя из кают-компании, был веселый молодой смех за столом кассира.

За время его отсутствия – это час с небольшим – в каюте прибрали, аккуратно, по-больничному, заправили постель. Он снял пиджак и мягкие ботинки, закурил сигару и лег. Он всего ничего съел за весь день, но голода не чувствовал. Обкуривая провода и трубки на потолке, он гадал, каким образом, не нанося обиды, отсесть с капитанского стола и обедать в завидной тишине и покое, как этот умница, смуглявый парень, и, словно откликаясь на его мысли, щелкнул и заработал аппарат у него над головой, и он услышал, что тот же самый предмет обсуждают те двое отставников.

– Дружище, мне на это наплевать.

– Конечно, наплевать. Мне тоже наплевать. И все-таки порядочно с его стороны, что он заговорил об этом.

– Очень порядочно. Что он конкретно сказал?

– Безумно сожалел, что не нашлось места для тебя, меня и моей половины. За столом помещается только шесть пассажиров. Скарфилды – их надо посадить.

– Конечно. Скарфилдов надо посадить.

– Ну вот, их надо. Теперь эта норвежская пара – иностранцы, как видишь.

– Знатные причем.

– Им надо оказать любезность. Вот уже четверо. Дальше, можешь себе представить, компания распорядилась, чтобы он посадил к себе этого Пинфолда. Так что у него осталось только одно место. Он понимал, что нас – меня, тебя и мою половину – разбивать нельзя, и поэтому пригласил этого славного юношу – у которого дядя в Ливерпуле.

– У него дядя в Ливерпуле?

– Ну да. Поэтому он его и пригласил.

– А зачем он пригласил Пинфолда?

– Да компания же велела. Он не хотел.

– Еще бы!

– Если хочешь знать, Пинфолд пьет.

– Да, я тоже слышал.

– Я видел, как он грузился на пароход. Он был в стельку тогда. В скотском состоянии.

– Он и сейчас все время в скотском состоянии.

– Он говорит: пилюли.

– Да ну, запой это. И получше его люди шли этой дорожкой.

– Скверное дело. Ему не надо было ехать.

– Если хочешь знать, его послали на этот корабль подлечиться.

– Тогда кто-то должен смотреть за ним.

– А ты не заметил маленького такого, смуглого парня, он отдельно сидит? Не удивлюсь, если он-то за ним и приглядывает.

– Санитар?

– Надзиратель, скорее.

– Дражайшая половина приставила, а он и не знает?

– Я так оцениваю обстановку.

Злые языки смолкли. Мистер Пинфолд лежал, курил и не возмущался. Мало ли что говорят за твоей спиной – ты и сам про других говоришь такие же вещи. Услышанное не вывело его из равновесия. А мысль о том, что жена приставила к нему шпиона, даже развлекла. Надо будет написать ей. Гораздо больше его задела тема пьянства. Возможно, он произвел такое впечатление. Возможно, в тот первый вечер в море – когда это было, наконец? – когда он рассуждал о политике после обеда, возможно, тогда он перебрал. Чего-то он безусловно перебрал – пилюль, снотворного или спиртного. Снотворное он допил. От пилюль решил впредь воздержаться. Он ограничится вином, одним-двумя коктейлями и стаканчиком бренди после обеда и скоро опять будет в добром здравии.

Он уже докуривал большую, на час занятия сигару, когда его раздумья оборвали из капитанской каюты.

Эта дрянь была там. Скрипучим голосом она сказала: – Ты должен его проучить.

– И проучу.

– Хорошенько проучить.

– Конечно.

– Чтобы он запомнил.

– Давайте его сюда.

Послышались звуки возни, поскуливание вроде того, что издавал раненый матрос тогда утром. Тогда – это когда? Поди разберись в этом сумбуре. Похоже, пред капитанские очи волокли какого-то узника.

– Привяжите его к стулу, – сказала наложница, и мистер Пинфолд сразу вспомнил из «Короля Лира»: «Корявые вяжите руки» [11]. Кто это сказал? Гонерилья? Регана? Может, ни та и не другая. Корнуол? В пьесе это несомненно мужская реплика. А здесь свои слова огласила женщина, если она стоит этого имени. Любитель давать прозвища, мистер Пинфолд тут же окрестил ее Гонерильей.

– Отлично, – сказал капитан Стирфорт, – предоставьте его мне.

– И мне, – сказала Гонерилья.

Мистер Пинфолд не был излишне чувствителен, и жизнь он прожил не в скорлупе, но он никому и никогда не причинил физической боли и не любил такие сцены в книгах и кино. И вдруг, в этой опрятной каюте, на британском корабле, среди бела дня, в двух шагах от миссис Бенсон и миссис Коксон, ему навязывают сцену, казалось, прямо взятую из псевдо-американского боевика, а он их люто ненавидел.

В каюте капитана было трое: сам Стирфорт, Гонерилья и их узник, кто-то из цветных стюардов. Разбирательство открылось своего рода слушанием. Гонерилья дала показания, грамотно требуя крови за попытку изнасилования. Мистеру Пинфолду дело представилось весьма основательным. Зная, сколь двусмысленное положение занимала на судне обвинительница, припомнив крепкие выражения, случайно услышанные в кают-компании, и тяжелую, смрадную беседу проповедника, он уже не удивлялся, что на этом скверном корабле могло случиться то, о чем тут рассказывалось. Виновен, подумал он.

– Виновен, – сказал капитан, и Гонерилья испустила шип одобрения и предвкушения. И пока, заурядно перевозя пассажиров, корабль шел на юг, капитан и его наложница неспеша и продуманно, с неприкрытым эротическим наслаждением принялись истязать свою жертву.

Мистер Пинфолд был неспособен представить, каким способом они его мучили. Оставалось только слушать стоны и рыдания жертвы и страшные, иступленные, разнузданные вопли Гонерильи.

– Еще. Еще. Давай. Давай. Давай. Ты еще мало получил, скотина. Добавь ему еще, еще, еще.

Мистер Пинфолд не мог больше терпеть. Нужно немедленно прекратить это насилие. Он свесился с койки, но в ту самую минуту, когда он нашарил ботинки, в капитанской каюте все стихло и неожиданно ровным голосом Гонерилья сказала: – Хватит.

Жертва не издавала ни звука. После долгого молчания капитан Стирфорт сказал: – Если хочешь знать, это чересчур.

– Притворяется, – убежденно сказала Гонерилья.

– Он мертвый, – сказал капитан.

– Так, – сказала Гонерилья. – Что ты собираешься делать?

– Развяжи его.

– Даже не притронусь. Я вообще его не трогала. Это все ты.

И как капитан у себя там, мистер Пинфолд замер посреди каюты в нерешительности, и пока он мешкал, он поверх ужаса вдруг осознал, что боль в ногах разом прекратилась. Он поднялся на цыпочки; потом присел. Он исцелился. Вот так, совершенно непредсказуемо, начинались и кончались эти приступы. Несмотря на смятенное состояние, он краем сознания успел подумать, что, может быть, эти боли нервного происхождения, может быть, потрясение, что он сейчас перенес, подействовало успешнее пилюль; может, его исцелили страдания стюарда. Эти гадания отвлекли его от убийцы. Сейчас он снова настроился слушать его.

– Как капитан корабля я сам составлю свидетельство о смерти, а когда стемнеет, спущу его за борт.

– А как быть с врачом?

– Он тоже должен подписать. Сейчас первое дело – доставить труп в лазарет. Нам ни к чему неприятности с командой. Позови Маргарет.