1919

– Он едет в Америку, чтобы агитировать за Лигу Наций? – спросил его кто-то в другое ухо.

Все расселись, Джи Даблъю откинулся на спинку стула и сказал, что они будут беседовать совершенно неофициально, ведь он, в конце концов, сам старый газетчик. Наступила пауза. Дик смотрел на бледное, несколько тяжелое лицо Джи Даблъю и увидел, как вспыхнули его голубые глаза, обводившие взглядом журналистов. Какой-то пожилой человек спросил торжественным тоном, не будет ли мистер Мурхауз любезен высказаться относительно разногласий между президентом и полковником Хаузом.

Дик сел поудобнее и приготовился скучать. Джи Даблъю ответил с холодной усмешкой, что лучше всего было бы спросить об этом у самого полковника Хауза. Когда кто-то произнес слово «нефть», все насторожились. Да, он может сказать определенно, что между некоторыми американскими нефтепромышленниками и, скажем, «Ройал-датч шелл» достигнуто согласие, своего рода деловое сотрудничество, о нет, разумеется, не для того, чтобы установить монопольные цены, но чтобы показать пример международного сотрудничества – той новой эры, в которой крупные капиталистические объединения будут бороться рука об руку за мир и демократию против реакционеров и милитаристов, с одной стороны, против кровавых сил большевизма – с другой. А как обстоит дело с Лигой Наций?

– Новая эра, – продолжал Джи Даблъю конфиденциальным тоном, – не за горами.

Стулья скрипели и кряхтели, перья царапали по бумаге блокнотов, все слушали с большим вниманием. Все отметили у себя, что Джи Даблъю через две недели отбывает в Америку на «Рошамбо». После того как журналисты ушли отправлять свои каблограммы, Джи Даблъю зевнул и попросил Дика извиниться за него перед Элинор – он, право, так устал, что сегодня Никак не может прийти к ней. Когда Дик опять вышел на улицу, в небе еще бродил отсвет лиловых сумерек. Он окликнул такси: черт возьми, теперь он может себе позволить взять такси, когда ему вздумается.

У Элинор было очень благопристойно, гости сидели в гостиной и в одной из спален, превращенной в подобие будуара, с высоким зеркалом, задрапированным кружевами, разговор не вязался. Жених выглядел так, словно у него за воротником ползали муравьи. Эвелин и Элинор стояли в оконной нише, разговаривая с тощим человеком; оказалось, что это Дон Стивенс, тот самый, который был арестован командованием оккупационной армии в Германии и из-за которого Эвелин подняла на ноги всех своих знакомых.

– И всякий раз, как я попадаю в беду, – говорил он, – я неизменно нахожу какого-нибудь еврейчика, который вытягивает меня… На этот раз это был портной.

– Эвелин не еврейчик и не портной, – сказала Элинор ледяным тоном, – и тем не менее она достаточно для вас сделала.

Стивенс подошел к Дику и спросил его, что собой представляет Мурхауз. Дик почувствовал, что краснеет. Хоть бы Стивенс не говорил так громко!

– Гм… Он чрезвычайно способный человек, – пролепетал он.

– А я думал, что он просто манекен… Не понимаю, на что рассчитывали эти сволочи и дураки из буржуазных газет, когда пошли интервьюировать его… Я был от «Дейли геральд».

– Да, я вас видел, – сказал Дик.

– Судя по тому, что мне говорил о вас Стив Уорнер, я думал, что вы из категории тех, что разлагают строй изнутри.

– В другом смысле… Разлагаю и разлагаюсь от скуки.

Стивенс нагнулся к нему и уставился на него так, словно собирался ударить его.

– Ну ничего, скоро мы узнаем, кто за что стоит. Нам всем придется показать свое подлинное лицо, как говорят в России. Ждать уже недолго.

Элинор подошла к ним с только что откупоренной пенящейся бутылкой шампанского. Стивенс вернулся к Эвелин в оконную нишу.

– Это все равно что пригласить в дом баптистского священника, – усмехнулась Элинор.

– Ну его к черту – я не перевариваю людей, которым доставляет удовольствие всем портить настроение, – вполголоса проворчал Дик.

Элинор сложила губы бантиком, улыбнулась и потрепала его по рукаву своими тонкими белыми пальцами с длинными острыми розовыми ногтями с белыми лунками.

– Я тоже, Дик, я тоже.

Когда Дик шепнул ей, что у него болит голова и он хочет пойти домой и лечь спать, она взяла его за руку и увлекла в прихожую.

– Не смейте уходить! Не оставляйте меня с этими чурбанами.

Дик скривил лицо и вернулся вместе с ней в гостиную. Она налила ему шампанского из бутылки, которую еще держала в руке.

– Развеселите Эвелин, – шепнула она скрипуче. – Она за сегодняшний вечер уже третий раз скисает.

Дик проторчал в гостиной еще несколько часов, болтая с миссис Джонсон о книгах, пьесах, опере. Ни он, ни она, по-видимому, не были в состоянии следить за словами собеседника. Эвелин не сводила глаз со своего мужа. У него была моложавая, несколько ребяческая внешность, внушавшая Дику симпатию, он стоял у буфета со Стивенсом и постепенно напивался. Стивенс вслух отпускал нелестные замечания о паразитах и буржуазных сынках. Так продолжалось довольно долго. Пола Джонсона начало тошнить, и Дик увел его в ванную.

Вернувшись в гостиную, Дик чуть не подрался со Стивенсом, который затеял с ним спор о мирной конференции и вдруг полез на него с кулаками и обругал последними словами. Супруги Джонсоны поспешно увели Стивенса. Элинор подошла к Дику, обняла его за шею и сказала, что он вел себя превосходно.

Пол Джонсон вернулся с улицы, чтобы забрать попугаев. Он был бледен как полотно. Одна из птиц умерла и лежала, задрав лапки кверху, на дне клетки.

Около трех часов ночи Дик поехал к себе в гостиницу в такси.

Новости дня XLIII