1919

На следующее утро, в девять часов, он явился в контору Морриса Стайна с чемоданом в руке. Он взял с Фани слово, что она не пойдет провожать его. Он должен был несколько раз напоминать себе, что идет садиться в тюрьму: ему все казалось, что он отправляется в какую-то деловую поездку. На нем был новый костюм из английского твида, купленный ему Фаней.

Когда он вышел из подземки, вдоль всего Бродвея тянулись красные, белые и синие полосы флагов, на обоих тротуарах стояли толпы клерков, стенографисток и рассыльных. Фараоны на мотоциклах очищали мостовую. Издали, со стороны Бэттери, послышались звуки военного оркестра, игравшего «Пусть пылают очаги». У всех были раскрасневшиеся и счастливые лица. Трудно было удержаться и не зашагать в такт музыке в это светлое летнее утро, пахнувшее гаванью и кораблями. Ему приходилось все время твердить слова: это те самые люди, которые посадили в тюрьму Дебса, это те самые люди, которые расстреляли Джо Хилла, которые убили Франка Литтла, [320] это те самые люди, которые избивали нас в Эверетте, которые намерены десять лет гноить меня в тюрьме.

Негр-лифтер, поднимавший его, осклабился: «Они уже идут, мистер?» Бен покачал головой и нахмурился.

В конторе было чисто и светло. У телефонистки были рыжие волосы и золотая звездочка на груди. Над входом в кабинет Стайна висел американский флаг. Стайн сидел за письменным столом и беседовал с каким-то молодым человеком аристократического вида, в твидовом костюме.

– Бен, – весело сказал Стайн. – Познакомьтесь, это Стив Уорнер. Он только что из Чарлстона, отсидел год за уклонение от воинской повинности.

– Неполный год, – сказал молодой человек, поднимаясь и протягивая руку. – Меня выпустили досрочно за хорошее поведение.

Бену он не понравился – твидовый костюм, дорогой галстук; вдруг он вспомнил, что на нем самом такой же костюм. Это его рассердило.

– Ну как там? – спросил он холодно.

– Не так плохо, я работал в парниках… Со мной обращались довольно сносно, когда узнали, что я уже побывал на фронте.

– Вы были на фронте?

– В санитарном отряде… Меня считали чуточку помешанным. Вообще было чрезвычайно поучительно.

– С рабочими обращаются иначе! – гневно сказал Бен.

– А теперь мы по всей стране поднимаем компанию за освобождение прочих ребят, – сказал Стайн, вставая и потирая руки. – Начиная с Дебса… Увидите, Бен, вы там пробудете недолго… Народ уже приходит в себя.

Звуки духового оркестра доносились с Бродвея, и ритмичный топот проходящих солдат. Все бросились к окну. Вдоль длинного серого ущелья улицы веяли флаги; кольца телеграфных лент и бумажные фестоны сверкали в рыжем солнечном свете, извивались в тени, люди орали до хрипоты.

– Идиоты, – сказал Уорнер, – все равно пехоте не забыть дисциплинарный батальон.

Моррис Стайн отошел от окна, его глаза как-то странно сияли.

– У меня такое чувство, словно я что-то пропустил.

– Ну, мне пора, – сказал Уорнер, опять протягивая руку. – Вы здорово влипли, Комптон, что и говорить… Но не забывайте ни на минуту, что мы будем работать день и ночь, чтобы вытянуть вас… Я уверен, что общественное мнение изменится. Мы возлагаем большие надежды на президента Вильсона… В конце концов, он до войны вел себя вполне прилично.

– Я думаю, что если уж кто меня освободит, так это рабочие, – сказал Бен.

Уорнер вопросительно поглядел на него. Бен не улыбнулся. Одну секунду Уорнер нерешительно стоял перед ним, потом опять пожал ему руку. Бен не ответил на это пожатие.

– Будьте счастливы, – сказал Уорнер и вышел из кабинета.

– Кто он такой? Либеральный студент? – спросил Бен Стайна.

Стайн кивнул. Он углубился в какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.

– Да… Умный парень, Стив Уорнер… В библиотеке есть книги и журналы… Через две-три минуты я буду свободен.

Бен пошел в библиотеку и взял там Гражданский кодекс. Он читал и читал мелкую печать. Когда Стайн зашел за ним, он не мог вспомнить, что он читал и много ли времени прошло. Идти по Бродвею было очень трудно из-за толпы, и духовых оркестров, и бесконечных рядов марширующих солдат в военной форме и в стальных шлемах. Стайн заставил его снять шляпу, когда мимо них под звуки флейт и барабанов проплыло полковое знамя. Он держал шляпу в руке, чтобы больше не снимать ее. Он глубоко вдохнул пыльный солнечный уличный воздух, насыщенный запахом женских духов и газолиновыми испарениями грузовиков, тащивших тяжелые орудия, насыщенный смехом и криком и шарканьем и топотом, потом темный подъезд Федерального суда поглотил их.

Бен облегченно вздохнул, когда все кончилось и он очутился вдвоем с полицейским в поезде, шедшем в Атланту. Полицейский был крупный сумрачный мужчина с синеватыми мешками под глазами. Наручники резали Бену кисти, и тот снял их; только когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, вновь надевал их.

Бен вспомнил, что сегодня день его рождения, ему минуло двадцать три года.

Новости дня XLI

Камера-обскура (42)

четыре часа подряд мы отвоевавшие грузим железный лом на платформы и четыре часа подряд выгружаем лом с платформы и складываем у полотна ДЕРЖИТЕ В ДОЛЖНОЙ ФОРМЕ РЕБЯТ НАЗНАЧЕННЫХ К ОТПРАВКЕ НА РОДИНУ, таков лозунг ХАМЛ по утрам тени тополей указывают на запад а после обеда они указывают на восток туда где Персия иззубренные куски старого железа режут нам руки сквозь холщовые рукавицы шлаковая пыль забивает ноздри и уши засоряет глаза четыре венгра двое итальяшек чех несколько даго китайцы два маленьких смуглых парня с синими подбородками которые ни с кем не могут столковаться