Мемуары Дьявола

— И тогда-то, должно быть, вы и женитесь? — хитро сощурился приказчик.

— Возможно, — ничуть не смутился клерк. — У меня столько самых блестящих партий на примете! Нотариат, видите ли, — это карьера, которая нравится моим родителям, это надежное и достойнейшее вложение денег, а кроме того — солидная и уважаемая в обществе работа, благодаря которой можно завязать отношения с лучшими людьми в столице, а через некоторое время — значительное состояние и имя, открывающие дорогу любым амбициям, если только они есть.

— Ну, уж до банковского дела вашему хваленому нотариату куда как далеко! — возразил приказчик. — Здесь можно и капитал кое-какой сколотить, и связи при работе с деньгами приобрести куда более изысканные, а что касается амбиций, то они сбываются гораздо быстрее на бирже, нежели в захудалой нотариальной конторе…

— В Париже три нотариуса являются депутатами, а четверо — мэрами в своих округах и членами Генерального совета, — живо возразил ему клерк.

— Очень даже может быть, — продолжал приказчик, — но в совете числятся и два биржевых маклера, являющихся к тому же полковниками Национальной гвардии. Граф П…, бывший банкир, а сейчас — пэр Франции, начинал простым приказчиком на бирже. Вот где надо делать карьеру!

— Н-да, похоже, вы рассчитываете многого добиться на этом поприще, — заметил господин Риго.

— И для того вы также, наверное, собираетесь купить должность? — вставил Луицци.

— А чтобы оплатить ее, — продолжил господин Риго, — вы, должно быть, женитесь на приличном приданом…

— О нет, что вы! — вздохнул сентиментально приказчик, разделив восторженный и пылкий взгляд поровну между госпожой Пейроль и Эрнестиной. — О нет, если я женюсь, то только на женщине, которую полюблю по-настоящему. Меня нисколько не волнует состояние, мне нужно только любящее сердце…

— Браво! — несколько самодовольным тоном воскликнул господин де Леме. — Я совершенно с вами согласен, сударь! И честное слово, я сожалею порой о том блестящем положении, что досталось мне только по воле случая. Мне двадцать два года, и смерть отца дала мне пэрство и весьма известное имя…

— Вас это огорчает? — не удержался от вопроса барон.

— Да-да, именно так, — вздохнул господин де Леме. — Я очень опасаюсь, что если мне придется когда-нибудь жениться, то эти преимущества будут единственным поводом для моей избранницы. Знаете, среди женщин слишком много ищущих прежде всего блестящего положения в обществе, а не искренних чувств человека с действительно нежным сердцем, и, может быть, если бы я не являлся тем, что я есть, то сам охотно предпочел бы этакого маленького монстра, самовлюбленную и недалекую дурнушку, но которой судьба подарила те блага, которыми обладаю сейчас я.

— Сын мой, — наставительно произнесла графиня, — разве можно так плохо отзываться о положении, столь желанном для любой женщины с благими намерениями?

— Ох, вот в этом-то вы абсолютно правы, — отвлеклась от сливок госпожа Турникель, — приди мне в голову еще раз выйти замуж, то я лично была бы просто счастлива стать женой пэра Франции… хотя бы.

— Но меня это не касается, не правда ли, госпожа Турникель? — обворожительно улыбнулся господин де Леме. — Ведь мои финансы поют романсы…

— Сын мой! — вознегодовала графиня.

— Зачем скрывать то, что все знают? — продолжал граф. — К тому же в бедности я нахожу утешение, ибо, если я когда-нибудь повстречаюсь с женщиной, способной меня понять, то у меня будут все основания поверить, что ее соблазнили не мое имя или положение, раз она согласилась разделить мою бедность.

Последние слова явно были адресованы госпоже Пейроль, и у Луицци мелькнула мысль, что господин де Леме, будучи соседом и частым гостем в Тайи, имеет достаточно точные сведения о том, кому из двух невест предназначаются два миллиона. Желая проверить свое подозрение, он обратился к адвокату, который тоже, как ему представлялось, находился в тесных отношениях с господином Риго:

— Вы, сударь, должно быть, не питаете никакого уважения к нотариальным и меняльным конторам; смею предположить, что вы никогда не посоветуете женщине выбирать суженого в этих заведениях.

Вопрос прозвучал так грубо и прямо, что несколько смутил присутствующих, а госпожа Пейроль посмотрела на барона в совершенном удивлении, словно не ожидала от него подобного неприличия. Один адвокат сохранил спокойствие и заявил с пренебрежительной невозмутимостью:

— Лично я, сударь, считаю, что профессия человека не имеет ровно никакого значения, лишь бы, как мне кажется, его дело процветало и покоилось на стабильной основе, а не на, как это частенько бывает, иллюзиях. И еще я думаю, что мужчина должен как-то проявить себя, прежде чем думать о женитьбе.

— Отлично сказано, — только и оставалось ответить барону. — Сразу видно, вы рассуждаете как человек основательный.

— Да, сударь, и как человек, который хорошо знает людское общество и достаточно им испытан; как человек, который хорошо знает, что счастье вовсе не в роскошных праздниках и балах, в которые окунаются жены банкиров и известных нотариусов; счастье для женщины вовсе не в том, что вы называете блестящим положением в обществе, где, как часто бывает, ее же и попрекают богатым приданым. И наконец, я говорю как человек, глубоко убежденный, что счастье женщины — в тихой, честной и уединенной жизни в кругу уважаемой семьи и с мужем, который прежде всего думает о предупреждении малейших пожеланий супруги, выполняет их и не думает ни о чем, кроме нее.

Адвокат выпалил свою горячую речь, не спуская жадных глаз с лица Эрнестины, слушавшей его, казалось, с неподдельным интересом. Пока Луицци наблюдал за этим маневром, так и не поняв, кому же, матери или дочери, уготовано приданое, маленький клерк решил не оставлять без ответа трогательные теории господина Бадора:

— Это все маленькие деревенские радости, а не настоящее счастье; что же, вы считаете, в Париже нет мужчин, с удовольствием предупреждающих и выполняющих все желания своих жен?

— Да-да, вот именно, — поддакнул ему великан приказчик; он счел необходимым на какой-то момент объединиться с клерком, дабы заступиться за столичное великолепие, несколько потускневшее после пылкой отповеди адвоката. — Вы что же, считаете, в Париже нет мужей, думающих только о счастье своих жен?

— Но в этом счастье, — продолжал клерк, — есть нечто более утонченное: вместо ваших провинциальных радостей — удовольствия куда более изысканные; вместо ваших скучных и нудных собраний — роскошнейшие балы…

— С Коллине и Дюфреном {253}, — вставил приказчик.

— Вместо тоскливых вечеринок, где все в основном только и делают, что подпирают стены, — Итальянский театр и Опера…

— С господином Тюлу и Россини {254}, — добавил великан.

— И вместо тоскливых сельских радостей…

— Бега на Марсовом поле {255}, — опять прервал его господин Фурнишон. — Какие там великолепные лошади! А какие шикарные туалеты!

— Как все это убого, — обронил господин де Леме. — Лучше покажите мне мужчину, способного распахнуть перед своей женой двери самых изысканных салонов, и не только во Франции, но по всей Европе; который может представить ее где бы то ни было, при дворе любого великого государя, и сделает ее желанной и уважаемой повсюду, где появится с ней.

Адвокат, клерк и приказчик конечно же посчитали нужным отбить такую дерзкую атаку на общую им позицию разночинцев и загомонили все трое сразу, но тихое покашливание господина Риго мигом заставило их замолчать.

— Ну-с, а вы, господин барон, — обратился он к Луицци, — что вы обо всем этом думаете?

Арман приготовился отвечать, и все заинтересованно уставились на него, ибо своим молчанием он как бы добился впечатления многозначительности человека, еще ничего не сказавшего, но у которого наверняка в запасе имеются оригинальные мысли и чьи слова могут положить конец дискуссии.