Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Как он обычно подписывал свои письма к вам? – спросил я.

– Всегда просто «Алексей».

– А здесь, как видите, подпись «граф Ванинков».

– Действительно, – потрясенно прошептала Луиза.

– И вы не знаете, где теперь этот человек?

– Он мне сказал, что прибыл в Петербург вчера вечером и тотчас отправляется обратно в Пермь.

– Нужно обратиться в полицию. О, если бы господин Горголи все еще был там начальником!

– В полицию?

– Бесспорно.

– А вдруг мы ошибаемся? – запротестовала Луиза. – Что, если этот человек не мошенник, если он действительно хочет спасти Алексея? Тогда я со своими сомнениями помешаю его побегу, из страха потерять какие-то жалкие 30 000 во второй раз стану причиной его вечного изгнания! О нет, лучше уж положиться на удачу. Я буду поступать, как умею, вы обо мне не беспокойтесь. Единственное, что я сейчас хотела бы знать, это действительно ли он находится в Перми.

Тогда я предложил:

– Знаете что? Говорят, солдаты, которые конвоировали приговоренных, несколько дней назад вернулись. Я знаком с одним жандармским лейтенантом. Схожу-ка я к нему, поспрашиваю. А вы подождите меня здесь.

– Нет-нет, я пойду с вами!

– Воздержитесь от этого. Вы еще недостаточно окрепли, чтобы выходить из дому: уже одно то, что вы пришли сюда, было ужасно неосторожно. К тому же ваше присутствие может мне помешать выведать все, что необходимо.

– Ступайте же, но возвращайтесь поскорее. Помните, что я жду вас. И не забывайте, почему.

Я вышел в соседнюю комнату, второпях завершил свой туалет, а поскольку слуга уже был послан на поиски дрожек, я тотчас спустился вниз и спустя полчаса был уже в доме жандармского лейтенанта Соловьева, одного из моих учеников.

Слухи подтвердились: конвой вернулся в столицу три дня назад. Однако офицер, командовавший им, у которого я мог бы узнать точные сведения, получил полтора месяца отпуска и уехал в Москву, чтобы провести это время со своей семьей. Увидев, до какой степени я раздосадован его отсутствием, Соловьев предложил мне свое содействие, о чем бы ни шла речь, и был столь предупредителен, что я без малейших колебаний признался ему, как мне желательно разузнать последние новости о Ванинкове. Тогда он сказал, что нет ничего проще: ефрейтор, командовавший партией, в которую входил Ванинков, как раз из его роты. И тотчас приказал своему мужику сбегать к ефрейтору Ивану, известить того, что он желает с ним поговорить.

Через десять минут явился ефрейтор. У него была одна из тех добродушных солдатских физиономий, суровых и одновременно жизнерадостных, с которых улыбка никогда не сходит, но хохотать во все горло их обладатели обычно не склонны. Еще не зная тогда, что он сделал для графини и ее дочерей, я с первого взгляда проникся к нему симпатией и, как только он вошел, поспешил ему навстречу:

– Вы ефрейтор Иван?

– К услугам вашей милости, – отвечал он.

– Это вы командовали шестой партией?

– Я самый.

– Граф Ванинков входил в эту партию?

– Гм! Гм! – замялся ефрейтор, не зная, к чему я клоню, куда этот допрос может завести. Заметив его смущение, я сказал:

– Не бойтесь ничего, перед вами друг, готовый отдать за него жизнь. Расскажите же мне все, как есть, умоляю вас.

– Что вы хотите узнать? – уточнил ефрейтор, все еще недоверчиво.

– Граф Ванинков не заболел в дороге?

– Нет.

– Он не задерживался в Перми?

– Там даже лошадей не меняли.

– Значит, он продолжал путь?

– До самого Козлова, где он сейчас пребывает, надеюсь, в таком же добром здравии, как вы и я.

– Что это за Козлово?

– Хорошенькая деревушка на берегу Иртыша, примерно на двадцать верст дальше Тобольска.

– Вы уверены в этом?

– Черт возьми, как же иначе? Губернатор выдал мне расписку, которую я позавчера вручил его высокопревосходительству начальнику полиции.

– Значит, все, что я слышал о болезни графа и о его пребывании в Перми, – сказки?

– В этом ни слова правды.

– Спасибо, мой друг.

Теперь я точно знал, что мне делать. Я отправился к господину Горголи и все ему рассказал.

– И вы говорите, – переспросил он, – что эта девушка решила последовать за своим любовником в Сибирь?

– О да, ваша милость. Боже правый!

– Хотя денег у нее больше нет?

– Именно так.

– Что ж! Ступайте к ней и скажите, что она поедет.

Я отправился домой. Луиза ждала в моей комнате.

– Ну? Что? – тотчас спросила она, увидев меня.

– Я принес вам разные новости, хорошие и дурные, – отвечал я. – Ваши 30 000 рублей пропали, но граф не был болен. Он в Козлове, откуда нет возможности бежать, но вы получите разрешение поехать к нему.

– Это все, чего я хотела, – сказала Луиза. – Только добудьте мне это разрешение как можно раньше.

Я обещал ей это, и она ушла, уже наполовину утешившись, настолько была сильна ее решимость осуществить задуманное.

Само собой разумеется, что я предоставил в ее распоряжение все, что имел, то есть две или три тысячи рублей. Большего я сделать не мог, так как месяцем раньше, не зная, что мне понадобятся деньги, отослал во Францию все, что успел скопить со дня моего приезда в Петербург.

Вечером, когда я был у Луизы, к ней явился адъютант императора. Он принес письмо, где сообщалось, что его величество назначает ей аудиенцию в Зимнем дворце завтра в одиннадцать утра. Как видим, господин Горголи сдержал свое слово и сделал даже больше, чем обещал.

XX

Хотя письмо с приглашением на аудиенцию уже являлось счастливым предзнаменованием, Луиза провела ночь, полную тревог и опасений. Я просидел с ней до часу, уговаривал не волноваться, рассказал все, что слышал о доброте царя Николая, и в конце концов оставил ее несколько более спокойной, пообещав завтра проводить ее во дворец. В девять я уже был у нее.

Она была готова, одета, как и подобает просительнице, в черное, ведь она носила траур по своему возлюбленному-изгнаннику. И на ней не было ни единого украшения: она же, бедное дитя, как мы помним, распродала все, вплоть до столового серебра.

Время подошло, и мы отправились. Я остался в экипаже, она вышла, предъявила свое приглашение, и ее не только пропустили, но явился офицер, согласно полученному приказу готовый сопровождать ее. Он отвел Луизу в кабинет императора и оставил там одну, попросив подождать.

Прошло минут десять – срок, за который, как она потом рассказывала, ей раза два-три чуть не стало дурно. Наконец в соседней комнате послышался скрип паркета под чьими-то шагами, дверь открылась, и вошел император.

При виде его Луиза не смогла сделать ни шагу, у нее не было сил ни говорить, ни молчать, она лишь упала на колени, молитвенно сложив руки. Царь подошел к ней со словами:

– Второй раз встречаю вас, мадемуазель, и опять вы на коленях. Встаньте, прошу вас.

– О сир, это потому, что всякий раз я должна просить вас о милости, – отвечала Луиза. – Тогда речь шла о его жизни, теперь о моей.

– Что ж, в таком случае успех вашей первой просьбы должен был придать вам смелости для второй, – заметил император улыбаясь. – Как мне сказали, вы хотите присоединиться к нему? Это и есть та просьба, с которой вы пришли?

– Да, сир, я прошу этой милости.

– Но вы ему не сестра, не жена?

– Я его… его подруга, сир. Ему, наверное, нужна подруга.

– Вам известно, что он сослан пожизненно?

– Да, сир.

– За Тобольск.

– Да, сир.

– То есть вам придется жить в краю, где солнце и зелень можно видеть разве что месяца четыре, а большую часть года там царствуют льды и снега.

– Я это знаю, сир.

– А знаете ли вы, что он теперь беднее нищего, у него больше нет ни положения, ни состояния, ни титула, который он мог бы разделить с вами?

– Знаю, сир.

– Но вы-то, вы сами, конечно, имеете какие-то средства, состояние, виды на будущее?

– Увы, сир, у меня больше ничего нет. Еще вчера были 30 000 рублей, вырученные от продажи всего моего имущества. Но об этом маленьком состоянии стало известно, и у меня его украли, сир, не посчитавшись с тем, для какой цели оно предназначалось.