Господин Ре-Диез и госпожа Ми-Бемоль

ЖЮЛЬ ВЕРН

Господин Ре-Диез и госпожа Ми-Бемоль

I

В школе городка Кальфермат нас было тридцать учеников: двадцать мальчиков от шести до двенадцати лет и десять девочек от четырех до девяти. Если вы захотите узнать точное местоположение этого населенного пункта, то, согласно составленному мною учебнику географии (стр. 47), он находится в одном из католических кантонов Швейцарии, неподалеку от озера Констанц, у подножия Аппенцелль.

— Эй, вы там, Иозеф Мюллер!

— Да, господин Вальрюгис?

— Чем вы занимаетесь на уроке истории?

— Записываю.

— Хорошо.

По правде говоря, я рисовал человечка, пока учитель в тысячный раз излагал нам историю Вильгельма Телля и жестокого Геслера. Никто не знал ее лучше, чем он. Оставалось лишь прояснить один нерешенный вопрос: какого сорта — ранет или кальвиль — было то знаменитое яблоко, которое швейцарский герой возложил на голову своему сыну? Об этом яблоке спорили не меньше, чем о том, другом, которое наша прародительница Ева сорвала с древа познания добра и зла.

Городок Кальфермат живописно расположен в глубине долины, находящейся на северном склоне гор, куда даже летом не проникают солнечные лучи, — такие долины местные жители называют «трогами». [1] Школа, стоящая в тени деревьев на окраине городка, совсем не походит на мрачную фабрику начального обучения. Она выглядит приветливо, воздух вокруг свеж, просторный двор засажен зеленью, есть навес на случай дождя и маленькая колокольня, колокол которой звенит, как птица в ветвях.

Господин Вальрюгис с сестрой Лисбет, весьма строгой с виду старой девой, руководят школой. Вдвоем они вполне справляются с преподаванием чтения, правописания, арифметики, географии и истории, разумеется, географии и истории Швейцарии. Учимся мы ежедневно, кроме четверга и воскресенья. На занятия приходим к восьми утра с корзиной и учебниками, засунутыми за пряжку ремня. В корзине есть чем подкрепиться на завтрак: хлеб, холодное мясо, сыр, фрукты и бутылка молока. В учебниках есть чему поучиться: диктанты, цифры, задачи. В четыре часа мы уносим по домам пустые корзины, в которых не осталось ни крошки.

— Бетти Клер?

— Да, господин Вальрюгис? — отвечает девочка.

— Вы, кажется, не слушаете мои объяснения? На чем я остановился?

— На том, — говорит Бетти, запинаясь, — что Вильгельм отказался поклониться шляпе… [2]

— Неверно. Мы уже перешли от шляпы к яблоку, какого бы сорта оно ни было!

В полном смущении Бетти Клер опустила глаза, бросив на меня свой милый взгляд, который мне так нравился.

— Разумеется, — продолжал господин Вальрюгис иронически, — при вашей склонности к песенкам вы бы с большим удовольствием спели эту историю. Но ни один музыкант никогда не осмелится переложить на музыку подобный сюжет! [3]

Как знать! Возможно, наш учитель и был прав. Кто из композиторов осмелился бы затронуть эти струны? Разве что… когда-нибудь… в будущем?

Но господин Вальрюгис продолжал прерванный рассказ. Все мы — и старшие и младшие — обратились в слух. Было даже слышно, как свистит стрела Вильгельма Телля, пролетая через наш класс уже в сотый раз в нынешнем учебном году.

II

Было ясно, что господин Вальрюгис отводил музыкальному искусству весьма незначительную роль. Справедливо ли это? Мы были слишком малы, чтобы об этом судить. Представьте себе, я считался одним из старших учеников в свои неполные десять лет.

И все-таки многие из нас очень любили местные песни, старые религиозные гимны, песнопения из антифонария [4] под аккомпанемент нашего церковного органа. Тогда дрожат витражи, высокими голосами поют дети из хора, раскачиваются кадильницы, и кажется, что версы, мотеты и респонсарии [5] летят ввысь среди клубов сладковатого дыма.

Мне не хочется прослыть хвастуном, это дурное качество, но я считался одним из первых учеников школы… И теперь, если вы спросите, почему меня, Иозефа Мюллера, потомственного почтмейстера, прозвали Ре-диезом, а Бетти Клер, дочь Жана Клера и Женни Роз, владельцев постоялого двора в нашем городке, именуют Ми-бемоль, я вам отвечу: терпение! Вы узнаете об этом очень скоро. Никогда не следует забегать вперед, дети мои. Одно было ясно — наши голоса изумительно сочетались, наверное, в ожидании того дня, когда мы сможем сочетаться браком. А теперь, когда я пишу эти строки, мне уже немало лет, и я знаю многое из того, чего не знал в ту далекую пору, даже в области музыки.

Да! Ре-диез женился на Ми-бемоль, и мы очень счастливы. Благодаря усердию и трудолюбию наши дела процветают. Кому же быть усердным, если не почтмейстеру?

III

Итак, примерно сорок лет назад мы пели в церкви, поскольку в детский церковный хор входили и девочки, и мальчики. Это вовсе не считалось неуместным и было вполне справедливо. Разве кому-нибудь придет в голову выяснять пол небесных серафимов?

Детский хор нашего городка снискал высокую репутацию благодаря своему руководителю — органисту Эглизаку. Прекрасный преподаватель сольфеджио, с какой виртуозностью учил он нас искусству пения! Как он умел объяснить ритм, нотную грамоту, значение тональности, многоголосие, композицию гамм! Да, достойнейший Эглизак был мастером своего дела! Поговаривали, что он — гениальный музыкант, не имевший себе равных в искусстве полифонии, и что он сочинил необыкновенную четырехчастную фугу.

Поскольку мы точно не знали, что это такое, то однажды спросили его.

— Это фуга, — ответил он, вскидывая голову в форме футляра от контрабаса.

— Музыкальный фрагмент? — спросил я.

— Это самая высокая музыка, дитя мое.

— Нам бы так хотелось ее услышать! — вскричал маленький итальянец по имени Фирина с красивым контральто, его голос поднимался вверх, вверх… до самого неба.

— Очень бы хотелось, — добавил немец Альберт Хокт, у него был низкий голос, который спускался вниз, вниз… и уходил прямо под землю.

— Пожалуйста, господин Эглизак! — наперебой повторяли остальные девочки и мальчики.

— Нет, нет, дети. Вы услышите мою фугу только тогда, когда она будет завершена.

— Когда же? — спросил я.

— Никогда.

Мы стали переглядываться, а он хитро усмехался.

— Фуга никогда не бывает закончена, — объяснил он нам, — в нее всегда можно вносить новые части.

Таким образом, мы так и не услышали знаменитую фугу Эглизака; зато специально для нас он переложил на музыку гимн Иоанну Крестителю, вы знаете этот псалом в стихах, из которого Гвидо Аретинский [6] взял первые слоги, чтобы обозначить ими ноты гаммы:

Во времена Гвидо Аретинского ноты «си» не существовало. Только позже в гамму внесли эту чувствительную ноту, и, на мой взгляд, поступили совершенно правильно.

И в самом деле, когда мы пели этот псалом, люди приходили издалека специально, чтобы нас послушать. Правда, никто в школе, даже сам господин Вальрюгис, не знал, что означают эти странные слова. Мы полагали, что это по-латыни, но точно уверены не были.

Тем не менее, господин Эглизак прослыл великим композитором. К несчастью, он страдал тяжким недугом, который все усугублялся. С возрастом он слышал все хуже и хуже. Мы это замечали, но сам господин Эглизак не хотел себе в этом признаться. Чтобы не огорчать его, обращаясь к нему, мы повышали голос, и наши фальцеты достигали его барабанных перепонок. Но, увы, недалек был тот час, когда наш учитель полностью лишится слуха.