Кто там, под дождем?

Рэй Дуглас Брэдбери

Кто там, под дождем?

Почти все осталось, как прежде. Поскольку дорожные сумки с невысохшими дождевыми каплями на боках уже перекочевали в гулкий, волглый домик, а машина, еще не остывшая, еще хранящая запах двухсотмильной поездки к северу — из Чикаго в штат Висконсин, — была накрыта брезентом, можно было предаться размышлениям. Прежде всего, ему очень повезло, что удалось забронировать тот же самый домик, который снимали родители еще двадцать лет назад, чтобы привезти сюда их с братом Скипом. В этих стенах каждый шаг, каждый голос по-прежнему отдавался гулким эхом. Почему-то сейчас он сбросил ботинки, чтобы походить босиком: наверно, по той простой причине, что так ему было приятно. Закрыв глаза, он присел на кровать и слушал, как по тонкой кровле барабанит ливень. Приходится, конечно, делать поправку на обстоятельства. Во-первых, деревья стали выше. Как только на трассе замаячил, сквозь дождь и поднимавшийся от капота пар, указатель на Лейк-Лон, сразу стало ясно: что-то здесь по-другому, но только сейчас, прислушиваясь к порывам ветра, он понял, что именно тут изменилось. Конечно же, деревья. За двадцать лет они вытянулись, кроны разрослись вширь. Ну, и трава, конечно: хотя, если уж быть совсем точным, трава была та самая, на которой еще в тот приезд он валялся после купания в озере, ощущая, как мокрый купальный костюм холодит бедра и цыплячью грудь. По инерции подумалось: сохранился ли тот же запах в общественной уборной на территории кемпинга? Раньше там пахло латунью, карболкой, стариками, что приволакивают ноги, и простым мылом.

Дождь прекратился. Время от времени он еще напоминал о себе крупными каплями, которые падали с деревьев на крышу, а небо своим цветом, плотностью и предвестием напоминало порох. Время от времени оно лопалось посредине и озарялось вспышкой, но прореха тут же затягивалась.

Линда пошла в уборную, до которой было совсем недалеко — всего-то пробежать среди кустов, деревьев и оштукатуренных домиков, правда, сейчас еще и по лужам, подумал он, и среди зарослей, которые отряхивались, как испуганные собачонки, и обдавали тебя фонтаном холодных, пахнущих свежестью брызг. Хорошо, что она ненадолго вышла. Он хотел кое-что поискать. Прежде всего инициалы, которые сам вырезал на подоконнике пятнадцать лет назад, в последний приезд, в конце лета 1932-го. Он бы никогда такого себе не позволил, если бы кто-нибудь был рядом, но теперь, оставшись в одиночестве, он подошел к окну и провел рукой по деревянной поверхности. Она была безупречно ровной.

Ну, что ж, подумал он, наверно, это было другое окно. Нет. Комната была именно эта. И домик тот же самый, вне всякого сомнения. Он почувствовал внезапную досаду на плотников: явились сюда и заровняли все поверхности наждачной бумагой, отменив бессмертие, которое он обеспечил себе в ту дождливую ночь, когда, загнанный в дом грозой, занялся резьбой по дереву. Сделав дело, он себе сказал: сюда год за годом будут приезжать люди и все они будут это видеть.

Он потер рукой безразличный подоконник.

В дверях появилась Линда.

— Ну и дыра! — вскричала она. На ней не было сухого места, в волосах блестели дождевые капли, по лицу сбегали струйки. Она посмотрела на него со скрытым укором. — Значит, это «Страна чудес». Когда ее построили? Само собой разумеется, домики должны быть с удобствами, но куда там! До туалета не так далеко, но я минуты две не могла нашарить выключатель, а после этого пять минут пыталась выгнать огромную ночную бабочку, чтобы спокойно помыть руки!

Огромная ночная бабочка. Расправив плечи, он улыбнулся.

— Держи. — Он протянул ей полотенце. — Вытри лицо и руки, тебе сразу полегчает.

— Пришлось бежать среди кустов — посмотри, что с моим платьем: хоть выжимай. Господи! — Она уткнулась в полотенце, но не умолкала.

— Мне тоже нужно в одно место, — сказал он, выглядывая за дверь и улыбаясь своим мыслям. — Я мигом.

— Если не вернешься через десять минут, вызову береговую охрану.

Дверь хлопнула.

Он шел очень медленно, дыша полной грудью. Не пытался спрятаться от дождя и чувствовал, как ветер дергает обшлага его брюк. Он поравнялся с домиком, где в то лето жила его двоюродная сестра Мэрион с отцом и матерью. Не сосчитать, сколько раз им выдавался случай улизнуть среди ночи, чтобы посидеть у озера на мокрой траве, рассказывая страшные истории. Им становилось до того страшно, что Мэрион просила непременно взять ее за руку, а потом даже поцеловать, но это были краткие, невинные поцелуи отрочества, скорее прикосновения, просто жесты, спасение для одиноких душ. Сейчас он вспомнил даже запах этой Мэрион — вспомнил, как от нее пахло, когда она еще не пропиталась никотином и дешевыми духами. На самом деле лет десять назад, если не больше, она перестала считаться его родственницей — по сути дела, с тех пор, как они стали взрослыми. Но сейчас она вернулась сюда в своей первозданности. Да, Мэрион уже вошла в пору зрелого возраста, как, в некотором смысле, и он сам. Но запах зрелости совсем не так притягателен.

Он дошел до мужской уборной и — о чудо! — увидел, что там все осталось без изменений.

Ночная бабочка оказалась тут как тут.

Это было большое, мохнатое серовато-белое существо, похожее на привидение: оно с шорохом крыльев билось о единственную голую лампу, подвешенную к потолку. Выходит, бабочка, надеясь на его возвращение, двадцать лет вздыхала и билась о стекло во влажном ночном воздухе. Он вспомнил, как увидел ее в самый первый раз, когда ему было восемь лет: сверху обрушился настоящий призрак, задев его лицо жуткими напудренными крылами и оглашая воздух молчаливыми стонами.

Он тогда с воплем выскочил из кабинки и не разбирая дороги понесся по темной августовской траве. Возвращаться в уборную он, конечно, не стал, а вместо этого забежал за дом и там облегчился, выпустив из себя распирающую боль. Потом он старался сходить в уборную засветло, чтобы не столкнуться с напудренным чудищем.

Теперь он смотрел на ту же самую Ночную Бабочку.

— Привет, — сказал он. — Заждалась?

Невероятная глупость, но до чего же приятно позволить себе быть глупым. Ему не понравилось выражение лица Линды. Он прекрасно знал: чем больше поводов у него будет уйти с ее глаз, тем лучше для него. Между прочим, и на сигаретах можно сэкономить, если держаться от нее подальше. Но действовать нужно с оглядкой.

«Не сбегать ли мне за бутылочкой виски, дорогая?»; «Схожу-ка на причал — надо купить мотыля»; «Дорогая, Сэм приглашает меня играть в гольф». Линда была совершенно не приспособлена к такой погоде. Вот и теперь она уже немного скисла.

Бабочка задела его щеку.

— Здоровенная, гадина! — сказал он, внезапно ощутив, как по спине пробежали мурашки, точь-в-точь как в первый раз. Вот уже много лет он не испытывал страха, но тут позволил себе совсем немножко, в свое удовольствие, испугаться белой шуршащей бабочки. Теперь она кружила у электрической лампы. Ополоснув руки, он рискнул заглянуть в кабинку, чтобы проверить загадочные письмена, которые разглядывал в детстве. Тогда это были заклинания, странные, непостижимые. Теперь — ничто.

— Все ясно, — сказал он. — Слова. Стишки. Серость.

Краем глаза он увидел свое размытое, нечеткое отражение в зеркале и отметил, что на лицо легла тень разочарования. В нацарапанных на стене словах не оказалось и следа той волшебной силы, которой он их когда-то наделял. Прежде это были золотые магические формулы. Теперь — короткие, вульгарные пощечины хорошему вкусу.

Он помедлил, чтобы докурить сигарету, оттягивая, насколько можно, возвращение к Линде.

Когда он появился в дверях, Линда окинула его взглядом:

— Это выходная рубашка. Зачем расхаживать в ней под дождем? Разве трудно было набросить плащ?

— Ничего страшного, — сказал он.

— Так и простудиться недолго. — Она распаковывала сумку, выкладывая вещи на кровать. — Господи, кровать-то какая жесткая.