Дамская дуэль

Пехотный полк Преображенской гвардии заступил на караул по Зимнему дворцу. Стояло раннее лето, а царица Екатерина Вторая, казалось, даже не задумывалась о том, чтобы сменить торжественный Санкт-Петербург на идиллическое пребывание в своей загородной резиденции, Царском Селе.

В просторном, выбеленном известью караульном помещении, из опасения испортить большие, туго заплетенные косы, сидя спали солдаты, а в расположенной по соседству небольшой офицерской комнате за вытянутым неопрятным столом устроились подпоручики и юнкера различных полков и резались в onze et demi{[1]}; они играли всю вторую половину дня и до поздней ночи при скупом свете маленькой керосиновой лампы, свисавшей с прокопченного потолка. Не играл только один. Это был молодой стройный офицер с цветущим лицом и выразительными голубыми глазами под темными ресницами и темными бровями, почти кокетливо выделявшимися на фоне белого парика. Далеко вытянув перед собой ноги, засунув руки в карманы зеленого мундирного камзола, он сидел в темном углу и невидящим взглядом уставился в пространство.

Вот из-за игорного стола поднялся офицер; он сокрушенно вздохнул и, оглядевшись по сторонам, подошел к притихшему в углу товарищу.

– Ты больше не играешь, Кольцов? – заговорил он, кладя ему на плечо ладонь.

– Нет… – встрепенулся тот, – а ты?

– Я готов, – ответил второй. – В пух и прах продулся.

– Я тоже, – сказал Кольцов, – но для тебя, мой милый Лапинский, это, по правде говоря, сущие пустяки. Один неприятный разговор с дорогим папашей, который в очередной раз прочитает тебе мораль, и на этом все благополучно закончится. А вот я разорен. У меня, как тебе известно, накопилось ужасно много долгов и нет отца, способного их оплатить, нет даже дяди, на наследство которого я мог бы когда-нибудь рассчитывать; сегодня я проиграл свое жалование в безумной надежде, что счастье мне наконец улыбнется и бросит в руки пару тысяч рублей, как то давеча случилось с графом Салтыковым, а теперь я сижу без гроша, и во всей России уже нет никого, кто одолжил бы мне хоть копейку. Таким образом, мне не остается ничего другого, как пустить себе пулю в лоб.

– Да прекрати! – возразил друг. – Как ты верно заметил, достаточно мне только пережить неприятный разговор со своим дражайшим папашей, и у нас появятся деньги.

– То есть, деньги появятся у тебя.

– Нет, у нас.

– Не могу же я…

– Чего ты не можешь?

– Жить на твои деньги, – проговорил Кольцов, – честь требует от меня свести счеты с жизнью.

– Ах, сдается мне, нынче слишком много ты выпил! – ответил Лапинский, пожимая плечами. – Ты, однако, мне лучше прямо скажи, сколько тебе нужно, весь вопрос сводится к этому.

Кольцов молчал.

– Ну, если ты даже разговаривать не желаешь, – раздраженно проворчал Лапинский, – я свою дружбу и любовь никому не навязываю.

С этими словами он резко нахлобучил треуголку с золотым позументом на изрядно напудренную голову, отчего к потолку взвилось белое облако, и, звеня шпорами, покинул караульное помещение;