Держава (том первый)

Выгрузившись на перроне Балтийского вокзала, привычно построились в колонну.

Знаменщик Антонов бережно вынес белое древко с золотым копьём.

Музыканты грянули: «Под знамя Павловцев мы дружно поспешим», и офицеры, чеканя шаг по каменной мостовой Вознесенского проспекта, направились к своему училищу.

Перед подъездом остановились и Антонов, волнуясь сильнее первогодка, передал ему знамя. И тот с трепетом, под звуки оркестра и треск барабанов, понёс знамя в подъезд родного Павловского училища, которое для старшего курса стало приятной, но перевёрнутой жизненной страницей.

Бывшие юнкера это чувствовали и потому без мальчишеского задора, чинно и без шума, уступая друг другу дорогу, стали входить в подъезд.

До вечера они находились в родных стенах училища и прощались с ним, обходя классы, столовую и спальную комнату. Под роспись в журнале получили по 300 рублей, и в сафьяновой коробочке каждому офицеру выдали знак об окончании училища.

Аким полюбовался небольшим золотым венком из лавровых и дубовых ветвей, увенчанных золотой императорской короной. На венок были наложены совмещённые золотые вензеля: сверху — Николая Второго, и под ним — Павла Первого.

Поцеловав знак, он прикрепил его на левую сторону гимнастёрки.

Вечером, кто жил в Петербурге, разъехались по домам, договорившись на следующий день встретиться в ресторане.

Впереди был 28‑ми дневный отпуск.

В ресторан Аким пошёл в белом офицерском кителе от старика Норденштрема, с золотыми погонами на плечах, и с золотым знаком на груди.

Юнкерская жизнь кончилась, начиналась офицерская.

Потом был званый ужин дома.

Отец, к зависти младшего сына, подарил Акиму офицерскую шашку.

Вытащив её из ножен, Аким полюбовался блеском стали и прикоснулся губами к лезвию.

Георгий Акимович саркастически хмыкнул. Они с супругой подарили молодому офицеру 1000 рублей.

— Весь Питер обсуждает 6 августа, и как офицеры отметили этот день.

— Дядюшка, — по–взрослому ответил ему Аким, — весь Питер всегда обсуждает Татьянин день…

— О-о! Юноша… Татьянин день — это святое, — вступился за студенческий и профессорский праздник Георгий Акимович, по привычке уцепившись за печень. — Это великий праздник просвещения…

— Чего-о?! — тоже саркастически хмыкнул старший его брат. — Это праздник больной профессорской печени, — развеселил Любовь Владимировну.

Младший обидчиво замолчал, но руку с печени убрал.

Глеб с матерью, разумеется, на деньги последней, преподнесли Акиму походный погребец.

Когда гости ушли, Аким с интересом рассмотрел подарок. Он даже потряс, определяя вес обитого оленьей шкурой и окованного жестью сундучка, который был менее аршина в длину и около трёх четвертей в ширину.

— Нужная вещь, — позавидовал брат. — Когда кончу Николаевское кавалерийское, мне такой же подари.

— Размечтался, — раскрыв крышку, услышал звонкую мелодию. — Фарфоровую кошку–копилку тебе подарю, — произнёс Аким, разглядывая внутренности сундучка.

В верхнем отделении он увидел круглый походный самоварчик на четыре маленьких стакана, которые помещались рядом. Затем вытащил и повертел в руках медную кастрюльку с крышкой–сковородкой. К ней была приделана длинная железная ручка.

Но это ещё не всё!

К зависти брательника, Аким вытащил и разложил на столе мисочку для супа, две мелкие и две глубокие тарелочки.

Брат его в это время вытащил из погребца небольшой чайник и зачем–то постучал по днищу.

Аким, отстранив его, чтоб не мешал, выложил на стол сахарницу, солонку, перечницу и чернильницу.

— В неё горчицу положи, — с долей язвительности, замешанной на зависти, посоветовал брат.

Опять его отодвинув, вынул два небольших штофа с красивыми пробками. Всё это богатство покрывалось подносом, приделанным к крышке, где было ещё прилажено зеркальце.

Не выдержав издевательств, Глеб сам нахально отстранил брата, попутно показав зеркалу язык — детство–то ещё играло, и приподнял за приделанные ушки вкладное вместилище этой роскоши, обнаружив под ним нижний отдел, где хранились два ножа и две вилки, две столовые и четыре чайные ложечки, карандаш и прекрасный перочинный ножик, который младший брат выклянчил у старшего, тут же спрятав сокровище в карман.

— Вот бы полковник Кусков возмутился, — со смешком произнёс Аким, рассматривая рядом лежащие полотенце, расчёску, бритвы, гуталин и две сапожные щётки. — Станешь юнкером, не держи вместе с тарелками сапожные щётки. Береги нервы вахмистра и мадам Светозарской. К тому же, не всегда рядом может оказаться сортир, — потряс брата юнкерским юмором, — но всегда окажется наряд не в очередь.

В Рубановку этим летом семья не поехала. Какая Рубановка, когда одного сына надо одевать–обувать и готовить в гвардейские офицеры, а другого — в кавалерийские юнкера.

Как Аким не доказывал, что он взрослый уже человек и к тому же офицер, на Ирину Аркадьевну это не производило абсолютно никакого впечатления, и постройку обмундирования старшего сына она взяла в свои нежные женские руки.

Ателье и магазин Николая Ивановича Норденштрема на Невском 46, стал родным её домом.

— А как же ты хочешь, сударь? Разве сумеешь пошить форму без материнского глаза? Николаевская шинель тебе явно длинна, — глядела то на сына в шинели, то в огромное трюмо о трёх зеркалах. И ей казалось, что в каждом зеркале шинель другая. В одном — нормальная, в другом — длинная, в третьем — короткая.

— Мадам! — убеждал её Норденштрем. — Шинель господину офицеру в самую пору.

Кроме шинели заказали пальто, парадный мундир, сюртук.

Затем кучер Ванятка вёз их к Фокину, где заказывали походную и парадную амуницию.

Кобуру и погоны Аким выбрал самостоятельно, но классическую гвардейскую фуражку от Фокина, Ирина Аркадьевна заказала сама.

Небольшие поля фуражки должны быть в меру мягкие и немного измяты, чтоб придать офицеру ухарский, и в то же время светский вид, — просвещал их Фокин. — Я лично прослежу за её шитьём, — обещал он даме.

А самое главное, заказали знаменитую гренадёрку. Сшить её являлось целым искусством. Занимался этим опытнейший мастер под пристальным наблюдением своего хозяина, который один на весь Петербург брал подряд на пошив этого архаичного головного убора, являвшегося особой гордостью чинов Павловского лейб–гвардии полка.

Даже венчавший гренадёрку помпон являлся произведением швейного искусства.

Для нижних чинов он изготовлялся из шерстяных ниток, для офицеров — из серебряной канители.

В этот день сил у Акима больше не было. Он от всей души завидовал Ванятке, который на рынке приобретёт штаны с косовороткой и фуражку без канители, вот и все дела.

«Ведь мечтал в детстве извозцом стать, чего в офицеры подался…»

Выйдя из магазина, потеряли кучера.

— Вон он, у водопойки стоит, — указал Аким на небольшое каменное здание с чугунными раковинами, из которых поили лошадей.

Сбившиеся в кучу кучера так увлеклись разговором о тороватых хозяевах и придирках полиции, что не заметили подошедшего офицера.

Увидев Акима, Ванятка быстро взгромоздился на облучок.

— Мы уже попили, ваше благородие, — жизнерадостно сообщил он и чмокнул губами, направив экипаж к дверям магазина, где ждала хозяйка.

На следующий день ехали в обувной магазин заказывать парадные и строевые сапоги. Штиблеты повседневные и на выход, лаковые и обыкновенные, что тоже отнимало уйму времени.

«Жалко Натали нет в городе, — уныло размышлял Рубанов. — С ней душой бы отдохнул от магазинной жизни.

Кроме формы и амуниции, согласно полковых правил и традиций, о которых поведал адъютант полка, Аким заказал именной комплект из серебра: столовые и десертные ножи, вилки и ложки, а так же небольшой серебряный кубок для питья. Всего семь предметов, с гравировкой фамилии, имени, отчества и года выхода в полк.