Держава (том первый)

— А отчего, Евгений Феликсович, вы так хорошо знаете их адреса? — вновь полез в бутылку неугомонный правдолюбец Буданов.

— Это оттого, что я на своей дублёной шкуре испытал всю грязь этих притонов, чтоб впредь предостерегать безвинную, словно воробышки, наивную гвардейскую молодёжь. Портретный зал — вон он, рядом, — произвольно кивнул головой Ряснянский. — Все эти варьете приравниваются к трактирам, чайным, придорожным пивным, кухмистерским и даже к буфетам 3‑го классса на станциях железных дорог, куда могут входить только грузчики и юнкера Павловского военного училища. В качестве гостей господам офицерам разрешается посещать Императорский Яхт–клуб, Английский клуб, Дворянское собрание, Театральный клуб и несколько других. Но вступать в число членов частных клубов без разрешения начальства, — ткнул себя пальцем в грудь, — офицерам категорически запрещено. Лучше в тире постреляйте, — уходя, дал командирский совет.

— Наш полковник, конечно, офицер всякой неуставной гражданской нечисти неприкосновенный, но всё же следует помолиться в церкви, дабы сохранить в целости плюмаж и погоны, — вновь встал в оппозицию к своему старшему офицеру Буданов.

Юные подпоручики задумчиво уставились на него, переваривая услышанное.

— Гм! — глубокомысленно кашлянул всё уже «переваривший» Гороховодатсковский, с иронией глянув на приятеля. — От господина полковника ничего не утаишь и не скроешь… Особенно кафе–шантан с певичками.

— Охо–хо! — немного покраснев, изрёк Буданов. — Гиблое дело с пауками в прятки играть, — ввёл всех, включая и Гороховодатсковского, в задумчивое настроение своей философской сентенцией. — Это он ещё не знает, что некий Тумпаков арендовал Измайловский сад у Тарасовых, и построил там каменный театр с застеклённой верандой. Говорят, будет французское варьете. Коли Ряснянский не запретил, следует посетить сие богоугодное заведение под кодовым названием «Буфф».

— Это позже, господа. А сейчас в другое богоугодное заведение — в церковь, — внёс предложение Гороховодатсковский.

Рубанов с Зерендорфом права голоса пока не имели.

В огромной полковой церкви народу было немного. Время служебное.

Батюшка одиноко стоял у иконы Благоверного князя Александра Невского и молился.

— Отец Владимир, — покашляв для приличия, обратился к священнику Буданов. — Пришли за благословением и напутствием для молодых офицеров. Подпоручики Зерендорф и Рубанов. Новые наши сослуживцы.

Отец Владимир, сощурив глаза, внимательно оглядел молодых офицеров и улыбнулся.

— В лейб–гвардии Павловском полку офицеры за грех считают лишь отсутствие храбрости. Всё остальное у них — добродетель, — протянул руку для поцелуя пришедшим. — Шучу. А если серьёзно, всю жизнь помните, господа офицеры, что Россия, Русь, есть государство народа русского. К коему относятся и православные люди Белой Руси и наши братья в Малороссии, — зажёг от огонька свечи другую свечу, и поставил перед образом Благоверного князя. Тысячу лет русский народ хранил и оберегал свою Веру и Державу. А Церковь Православная тысячу лет поддерживала и ковала державный дух русского патриотизма, — перекрестился на икону Александра Невского. С Церковью Православной Народ наш ДЕРЖИТ Государство Русское, отстаивает Отечество от Зла и Порабощения. Пока мы Верим, мы Непобедимы. Мечом и Верой защищаем мы Святую Русь. Вера Православная — вот корень Русской Державности. Потому–то враги и ополчились на Церковь. Они знают, что мечом Русь не покорить. Погубить её можно лишь Безверием. Вот потому и пляшут в церквях дети Сатаны, вот потому и чернят они Святую Веру, дабы ослабить народ Русский и поработить его с помощью безверия, злата и смуты. Тысячи и тысячи ратников русских, тысячу лет идут на смерть за Веру и Отечество. Мы их не помним, но их помнит Бог. Ими жива Россия, любимая Держава наша. Не надо стесняться любить свою Родину, господа офицеры. И если выпадет вам судьба отдать жизнь за Святую Русь, то отдайте её, как отдавали бесчисленные предки ваши, положившие души свои за Веру, Царя и Отечество.

А с иконы сурово смотрел на них Благоверный Князь, защитивший Русь от тевтонов.

И горели огоньки свечей, растворяясь в тёмной глубине церкви. И то ли от всей обстановки, от икон и старых полковых знамён, под сенью которых сражались и умирали солдаты и офицеры Павловского полка, на глазах Акима выступили слёзы, замутив огоньки свечей и увеличив их количество. И ему показалось, что горят не свечи, а светятся души воинов, положивших жизни свои за братьев своих, за Россию, и за него, Акима Рубанова. А если придёт такое время, что понадобится его жизнь… Он без раздумий отдаст её. И засветится в этом храме, среди сонма других свечей, ещё одна маленькая свеча…

____________________________________________

В выходной день Рубанов с Зерендорфом надумали навестить Дубасова. Наняв извозчика, направились на Малую Охту.

Сентябрьский день выдался на удивление тёплым, и офицеры надели фуражки и белые летние кители, украсив их двумя юбилейными знаками: Об окончании ПВУ и 25 лет постановки в полк великого князя Николая Александровича.

— Да-а! — рисуясь бравым своим видом, и делая устало–пресыщенное лицо, когда проезжали мимо симпатичной белошвейки или модистки, глубокомысленно произнёс Рубанов.

Зерендорф, не дождавшись продолжения речи, сложив руки на эфесе шашки, накрыл их подбородком и сладко зажмурился, напомнив Акиму сытого кошана, отчего он даже хихикнул, утратив на минуту свой надменный и пресыщенный вид.

— Чего? — приоткрыв правый глаз, блаженно щурился на него приятель.

— Вспомнил слова императора Николая Первого о сегодняшнем деньке.

Зерендорф заинтересованно раскрыл второй глаз и поднял подбородок.

— И чего он сказал? — задал вопрос, вновь не дождавшись продолжения, ибо в этот момент Аким напустил на лицо пресыщенный вид всё познавшего ловеласа, перед молоденькой гувернанткой.

— Что с тобой? — забеспокоился Зерендорф. — Ты, часом, не заболел?

— Никак нет, господин подпоручик, — посмаковал на губах офицерский чин. Ведь у него был такой же. — Вон той смазливенькой субретке [17] голову кружу.

— Хе! — язвительно хмыкнул Зерендорф. — Вон той гуверняшке?! — оглянулся назад. — Таким выражением лица ты только сестру милосердия сможешь заинтересовать, — заржал скверным, унтер–офицерским смехом. — А чего император–то сказал? — отсмеявшись, вознамерился узнать истину.

— Какой император? Ах, да! Стояла лейб–гвардии Петербургская осень.

— По–моему, он о Петергофе говорил, — тоже вспомнил слова Николая Первого Зерендорф.

За разговорами незаметно добрались до трёхэтажных каменных казарм 145‑го Новочеркасского пехотного полка.

— Господа, прибыли, — подтвердил извозчик. — Вота Новочеркасская улица, а вота полковые казармы Охтинского полка. Хотитя, провезу вас дальше, через малоохтинские огороды…

— Никуда дальше нас везти не надо, особенно на огороды, — вылез из коляски и размял ноги Рубанов. — Жди здесь, — постучал в закрытую калитку. — Надеюсь, боевого козла у них нет, как у пожарных в Дудергофе.

— И часового тоже, — выбрался на мостовую Зерендорф.

— Да, наверное, с Дубасовым водку кушает, заколотил сапогом в створу ворот.

Калитка тут же распахнулась и, пуча от усердия службы глаза, появился часовой, распространяя вдоль славной Новочеркасской улицы, до самых огородов, подозрительный запашок пшеничной водочки.

— Что, рядовой, закусить не успел? — строго зарокотал Зерендорф, с удовольствием оглядев враз побледневшего и вытянувшегося во фрунт часового.

— Никак нет! — единым махом отмёл все подозрения, стараясь, по возможности, дышать в сторону Петербурга, рассудив, что таких как он, там много.

Через пару минут, вслед за часовым, из калитки вынырнул ни кто иной, как унтер–офицер Дубасов. Этот чего–то жевал, но всё равно распространял тот же запах, что и часовой.