Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Это был его вариант «А!». В варианте «Б» — как же не иметь полководцу запасной ход? — он предусматривал: «Продлить войну по возможности и при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край…»

Нет-нет, читатель, не спали наши генералы, видя перед собою надвигающуюся опасность, и не отбрасывал презрительно, а то и вовсе из страха перед собратом наш российский император донесения своего флигель-адъютанта и первого русского военного атташе, а также разработанные на основе его сообщений планы императорского генерального штаба.

Вот же документы: «высочайшие повеления», помеченные 27 и 29 октября 1811 года командующим пятью корпусами на западной границе — Багратиону, Дохтурову, Витгенштейну, Эссену и Багговуту — быть готовыми к походу на Вислу.

Мы еще вернемся к тому, почему в конце концов события начали развиваться по плану «Б» и почему вовремя не получил развития вариант «А». Ибо когда уже загромыхала война, не с руки искать потаенные причины. Действовать, не теряя ни одного часа, найти выход — вот что заботило каждого. И вот почему Чернышев сразу же с началом боевых действий упросил государя послать его по главным дорогам отступления, вплоть до Москвы, чтобы на месте определить, какие меры следует взять, дабы сорвать неприятельский порыв.

На стол императора легла четкая и ясная докладная записка, в которой полковник Чернышев писал:

«Опасно возлагать спасение государства только на обе наши армии. Уже при самом открытии похода они разрознены, оставлены на собственные их силы и не могут согласовывать движения взаимно одна с другою. Конечно, храбрость наших солдат ручается в самом мужественном сопротивлении и в подвигах блистательных. Но избранный неприятелем путь действий, движение главных сил его между нашими армиями, отчего он по произволу может обрушиться на любую из них, ставят Бонапарта в возможность не только воспрепятствовать долго соединению Барклая с Багратионом и принудить их к отступлению, но даже отнять у них средства заслонить внутренние губернии.

Какой огромной опасности подвергаемся мы, оставляя во власти неприятеля важную дорогу из Минска в Смоленск и Москву и вовсе не имея войск до самой древней столицы?»

И тут же о мерах, которые в сложившихся условиях необходимо немедленно предпринять:

«В настоящих обстоятельствах губительна медленность набора рекрутов, неизбежная в обширном государстве. Один только голос обожаемого монарха может возбудить общее воспламенение и довести нас до желаемой цели. Призыв к народу, сделанный вашим величеством в древней столице вашей, будет достаточен для составления первой резервной армии из ста тысяч человек. Рекрутов в нее следует назначать из губерний Смоленской, Тверской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Орловской и Московской. В шесть недель рекруты поспеют к резервной армии, а между тем Москва снабдит их вооружением и амунициею… Сверх того надобно: 1) приготовить для действующих армий места опоры или лагеря и занять их на первый случай новоформируемыми войсками, которые там могут обучаться; 2) сильно действовать на неприятеля нравственно, показывая ему в наших резервах возобновляющиеся беспрестанно силы наши; 3) избрать и укрепить позиции, куда свести новые войска и где приготовить их для войны…»

И наконец:

«Пока укрепляют новые лагеря и образуют резервы, действующие армии будут продолжать свои движения, стараясь загладить великую, сделанную нами при начале похода, ошибку оставлением минской дороги, чем мы обнаружили сердце государства…»

Москва встретила государя восторженно. То было выражение единого порыва народа, который горел желанием подняться на бесчестного врага.

Как и предвидел Чернышев, повсеместно в центральных губерниях стали создаваться ополчения. Безусые юнцы из дворянских семей и отставные офицеры добровольцами становились в строй. Мужики целыми деревнями брали в руки вилы и топоры, а то смело захватывали оружие неприятеля, чтобы бить супостата.

Но следовало поднимать не только собственную страну. Надо было собирать и объединять силы внешние, чтобы одолеть Наполеона всем миром.

Шведский принц и корона Франции

Всемогущий государь Великой, Белой и Малой России, он же великий князь Финляндский, но пока еще не царь Польский, ехал берегом Балтийского моря. С одной стороны шумели высокие корабельные сосны, устремленные своими вершинами в бездонную лазурь неба, с другой простиралась морская гладь.

До недавних пор Александр Павлович наблюдал за этим берегом Финского залива лишь в подзорную трубу с фортов Кронштадта да со своей императорской шхуны, когда совершал морские прогулки. Ленточка берега — четкая, похожая на рисунки в яркой детской книжке — манила, разыгрывала воображение. Какая она, страна за этими скалами и лесами, на что более походит — на мызы чухонцев под Петербургом, или жизнь там течет на подлинный западный манер, еще недоступный русскому крестьянину?

Впервые царь ступил на финскую землю в 1809 году, когда после войны со шведами она отошла к России. Здесь он выступал перед дворянством, даровал новым своим согражданам широкие права, какие, собственно, они имели и при шведском владычестве. Ныне же — в августе 1812 года — царь скачет в Финляндию, чтобы в самом западном ее городе Або встретиться впервые с наследником шведского престола.

Чернышеву маршрут также знаком — год с половиной тому назад промчала его по здешним местам тройка царских лошадей, впряженных в сани. Но зима — не лето. Посему и он, изрядно насмотревшийся за свою кочевую жизнь из окон кареты на самые разнообразные европейские пейзажи, любуется новыми картинами.

Так, когда достигли Або, где слева плещутся воды Финского, справа — уже Ботнического залива, а если прямо глядеть — угадаешь очертания Аландских островов, Чернышев не поверил: неужто от сего берега, как Иисус Христос, он шел пешком по глади водной до самого Стокгольма?

Свободная от ледяного панциря, морская гладь ныне вздымалась, точно грудь сказочного богатыря. Волна за волною набегала на чистый, мытый песок. Берег был утыкан лодчонками, большими и малыми судами под парусами. Свежий ветер нес горьковатый запах йода.

Яхта шведского наследного принца под ярко-желтым флагом с синим крестом подошла к главному, по-праздничному украшенному причалу. Карл Юхан, легко сбежав с трапа, протянул руку российскому императору:

— Государь, брат мой и кузен! Сегодня исполнилось мое самое сокровенное желание — я встретился с вами, императором дружественной и великой России. Я безмерно счастлив увидеть человека, который с первых дней моей новой судьбы оказал мне сердечное доверие и самое заинтересованное участие.

Кроткая улыбка не сходила с лица Александра Павловича, пока лилась речь принца, которой, казалось, не будет предела. Наконец он уловил паузу в словоизлиянии «кузена и брата» и, продолжая излучать великодушие и доброту, произнес:

— Господин кузен мой! Приветствуя вас как наследного принца, позвольте мне обратиться к вам как к человеку, обладающему выдающимися талантами, характером и принципами. С юных лет я научился ценить более человека, а не титулы. Поэтому мне будет лестно, если отныне отношения, которые установятся между нами, станут носить характер отношений человека с человеком, а не только монархов. Всею душою я хочу быть вашим другом.

— Ваше величество! С этим желанием и я ступаю на землю державы, коею вы предводительствуете. Так позвольте мне раскрыть вам свои объятья!

Они обнялись. Карл Юхан тут же нашел глазами Чернышева и сделал шаг ему навстречу.

— Разрешите теперь мне, ваше величество, приветствовать человека, который — не побоюсь громкой фразы — оказался первым, кто соединил наши сердца, — и с этими словами бывший Жан Бернадот расцеловал Чернышева.

«Господи, какой же контраст — чопорная, исполненная всех правил дипломатического этикета свита принца — и он сам, типичный гасконец!» — подумал Николай Петрович Румянцев после того, как и его, министра иностранных дел, чуть ли не облобызал пылкий наследник шведского трона.