Де Рибас

— Этого не может быть! — не поверил генерал. — А что князь, здоров?

— Вчера я с ним в шахматы играл. Был здоров.

— Я рад нашему знакомству, — сказал Рибас.

Надев мундир солдатского сукна, генерал отправился к Потемкину. В просторных хоромах было холодно и дымно. Заготовленные с осени дрова кончились, а новые оказались сыры, и Рибас издали услыхал, как князь распекает интендантов. В зале накрывали стол. Сновали посыльные и слуги.

— Чего просить приехал? — спросил. Потемкин, когда генерал вошел в кабинет.

— Просьбы мои начнутся, когда флотилию на киль буду ставить, — отвечал Рибас, а князь подошел и пощупал сукно его мундира.

— Солдатское? Добро. Но придется тебе еще один мундир шить.

— Разорюсь, ваша светлость.

— Ты генерал-майор, а начальствуешь над гребным флотом. Без морского мундира с эполетами на обеих плечах негоже тебе флотскими командовать. Я распоряжусь, чтобы тебе этот мундир присвоили. Проси, что флоту потребно. Весной будет поздно.

— Вот список.

— Приготовил? Потом посмотрю. За этим только и приехал, чтоб список о порохе и ядрах подать?

— Счастлив видеть вашу светлость. Привез вам бочонок айвы по-кардинальски и рецепт английского молока.

— Ступай. Вечером на бал приходи.

Возвращаясь к себе, генерал увидел промчавшуюся мимо карету, запряженную шестеркой лошадей.

— Кто это? — спросил он у вышедшего на крыльцо Марка Портария.

— Румянцев.

— Живет здесь?

— Да. Хоть от армии отставлен. Потемкин этим очень раздражен.

Марк Иванович — Портария звали, как и Войновича — рассказал, что Румянцев живет в Яссах в надежде перемен в своей судьбе. Но императрица давно приказала графу Безбородко выжить Румянцева из Ясс.

— За что? Он знаменитый, прославленный фельдмаршал! — изумился Рибас.

— Значит, мешает. Присутствие его в Молдавии подает случай к вредным слухам.

— Да, — вздохнул генерал. — Так проходит слава мира в России.

— А вот Александр Васильевич продолжает доносить о своих делах как Потемкину, так и Румянцеву. Уважает. — Сказал Портарий, и Рибас уверился, что этот человек осведомлен обо всем.

Узнав о предстоящем бале, Катрин с тревогой принялась перебирать свои туалеты. Через час пришел обеспокоенный Базиль:

— Чем вы так поразили князя? Что это за кардинальская айва, английское молоко?

Выяснилось, что Потемкин решил попотчевать вечернее собрание дарами Рибаса, но никто не знал, что именно представляют из себя его дары.

— Айва в сиропе, крашена кошенилью, — объяснял генерал, — это и есть по-кардинальски. А рецепт молока мне Настя прислала. Оно с гвоздикой, кардамоном, белками, его взбивают, кажется, и добавляют толченого сладкого миндаля. Отлично восстанавливает силы.

— Ну что же, — сказал Базиль, — за десертом будем восстанавливать силы английским молоком.

Он взял рецепт и ушел.

Бэл начался большим приемом, на котором сверкали остроумием и бриллиантами графиня Браницкая, княгиня Долгорукова, госпожа Витт. Рибас представил Катрин Васильчину как истинно русскую женщину, презревшую благополучие для милосердия и помощи армии. Потемкин благосклонно кивнул, а вниманием Катрин всецело завладели барон Бюллер и Рибопьер.

Несравненная Прасковья Андреевна сидела по левую руку князя, он то и дело наклонялся к ней, что-то шептал, загадочно улыбался. Муж Прасковьи, генерал Павел Потемкин племянник светлейшего, сидел напротив Рибаса и говорил с Долгоруковой то о вчерашней талии в пикет, то о ясской грязи в оттепель, а шепотом о Жан-Жаке Руссо. Он перевел «Новую Элоизу» на русский, раньше был этим горд, но в связи с французскими событиями немного испуган.

Неожиданно громко было названо имя генерал-майора Иосифа де Рибаса и на бархатной подушечке от императрицы ему был милостиво жалован орден Святого Владимира второй степени. Это было полнейшей неожиданностью. Базиль шепнул:

— Орден за судно с зерном под Килией и за то, что гребной флот в исправности без потерь из прошлой кампании вышел.

Ясская внезапная оттепель позволила капельмейстеру Сарти разместить хор с роговой музыкой в триста человек под крыльцом княжеских хором, и бал набирал силу. Гости выходили из душных комнат на крыльцо освежиться, громоподобные рулады из сочинений Сарти заставляли их спешить в дом, где в зале холодно светился серебром стол. Катрин имела успех у многих офицеров в ясской Капуе князя.

Но пришедшее на ум сравнение с итальянским городом, утонувшем как в роскоши, так и в разврате, позже показалось Рибасу неоправданным: безвкусным пасквилем веяло от вида потных генералов в мундирах толстого солдатского сукна, от злых и ненасытных глаз женщин, от кривляний многочисленных искателей удачи и альковных утех.

Правда, обильный стол оказался, как всегда, хорош. Отряды слуг бегали от поварни к столу, чтобы не дай бог не остудить кушанья, и рыбная волна пира с корюшкой, стерлядью, икрой, раками, лососем, снетками и осетриной сменялась волной птичьих блюд с дроздами-рябинниками, вальдшнепами, дупельшнепами, бекасами, гаршнепами, индейками… Да, у Херсонских, Ольвиопольских, Екатеринославских офицеров и солдат, зимовавших на постных щах, пропал бы сон, услышь они запахи баранины по-британски с чечевицей, артишоков в хрусталях и серебряной водки, настоянной на листовом серебре.

Пасквиль продолжился, когда выписанный из Петербурга балетмейстер Розетти вывел в залу танцующих фигурантов, а Сарти невпопад дал команду своей хоровой шайке и оркестру начать «Тебе Бога хвалим», и при стихе «свят, свят, свят!» загремела беглым огнем батарея из десяти орудий, введенная в оркестровку воинственным капельмейстером.

Потом бал вывалился на морось оттепели, был построен в колонны и каждая направлялась туда, куда указывал бесчисленное число раз целованный князем пальчик Прасковьи Андреевны. Шествие колонн сопровождалось пушечной и ружейной пальбой. Гренадеры у обочины кричали «ура!», а изумленный Рибас заметил, как князь с Прасковьей на глазах у всех провалились под землю.

Колонна шагала дальше, гости дурачились, отнимали у музыкантов трубы, набивали их снегом, зажигали заранее разложенные костры, сыпали в них порох и прыгали через огонь.

— Где светлейший? — спросил Рибас у Базиля.

— В темнице, — смеялся тот в ответ. — У него тут землянка.

Да, князь иногда живал, как простой солдат или казак в землянке. Правда, там у него был устроен изысканный салон, а сейчас генерал явственно услыхал из-под земли звуки небесной арфы.

Когда колонны гостей вернулись в княжеские хоромы, грянули танцы. Генерал спросил у Базиля:

— Что за человек мой хозяин, к которому вы меня поселили?

— О, это во всех отношениях исключительная личность. Знаток языков. Был на переговорах с Гассан-пашой. Его люди есть повсюду и, может быть, даже в Константинополе.

Рибаса познакомили с братом молдавского господаря Константином Маврокордато, недавно перешедшим в русское подданство, с князем Иваном Контакузино, служившим у Потемкина подполковником. Генерал не стал дожидаться окончания бала, оставил Катрин на попечение друзей.

Утром Марк Портарии предупредительно принес из канцелярии Базиля Попова письмо для генерала.

— Брат пишет из Петербурга! — обрадованно воскликнул Рибас, но через секунду Портарии ушел от генерала на цыпочках: тот со слезами на глазах вчитывался в письмо брата Андре. Да, Андре писал из Петербурга, потому что в Неаполе его уж больше ничего не удерживало — мать умерла. Она скончалась тихо, у себя в постели, ничем перед тем не болела…

«Андре… — Рибас не мог совладать со слезами. — Сколько ему сейчас? Я видел его в Неаполе шестнадцатилетним. И отец, и мать были живы… Ему двадцать три…»

Брат писал, что петербургские чиновники Военной коллегии отправили его в армию Потемкина — князь набирает себе офицеров сам. Андре сообщал, что выезжает в Херсон. Очевидно, он уже в пути. Рибас подумал, что успеет вернуться в Херсон из Ясс к его приезду. Весь день генерал никуда не выходил, вспоминал мать, свое беззаботное неаполитанское детство, отказался быть на продолжении бала. Марк Портарий принес генералу лучшего вина из своих запасов.