Эрика

Уходя, Адель оглянулась и поняла: никуда Попов не уехал. Об этом говорило каменное, чужое лицо мужа. Таким она видела его впервые.

Ночью Гедеминов повторил свой трюк с вином и снотворным и ушел через окно, прихватив с собой и бутылки, и стаканы. Он нашел Володьку на прежнем месте. Граф уже ждал его там. Володька сказал:

— Дядя Саша, я думал, коль ты меня спас от смерти вчера, может, и вправду я заново родился и теперь у меня все будет хорошо? Только скажи, все для тебя сделаю.

— Ладно, — ответил Гедеминов. — Граф проведет тебя на стройку. Слушайся его. Мне же надо пока врачам подчиняться. А там мне бюллетень дадут, и я как буду дома долечиваться. Тогда придумаем, что с тобой делать. Мне пора.

* * *

Через два дня все говорили о пропаже Попова. Милиция вскрыла квартиру и обнаружила открытое окно, а за окном следы. Привели собаку. Собака взяла след, но затем она повела всех снова в дом и тыкалась в одежду Попова. «Собака неопытная», — сказал сержант. Документов и денег не было. Оружие на месте. Опросили сначала подчиненных и родственников. Эрику нашли на конюшне. Походили, поискали, перерыли солому.

— Почему так поздно работаешь? — спросил следователь.

Эрика ответила:

— Я вообще здесь ночую. Сторожа–то нет. А за озером цыгане кочуют. Раньше это их конь был. Мой начальник говорит, его у них конфисковали. А что такое «конфисковали», я не знаю. Только ведь за коня я отвечаю. Мне еще целый месяц здесь работать, а потом сдам коня и буду дома спать.

— Когда ты видела в последний раз своего начальника? — спросил следователь.

— Дня четыре назад. Он заходил и хвалил меня за чистоту в конюшне. Он хороший, добрый человек.

— А ты знаешь, что он пропал?

— Как пропал? — искренне удивилась Эрика.

— Может, он с кем–нибудь ссорился? — спросил следователь. — Кто–то сказал: Попон с сапожником не ладил, все грозился убить.

— Я никогда не слышала этого. Чего им ссориться? — удивлялась Эрика.

— Но говорили, Попов пьет, — продолжал следователь.

— Я не видела. Люди и наговорить могут, — продолжала Эрика защищать Попова, как наказывал ей отчим.

Когда милиция ушла, она подумала: «Это отчим. Что он с ним сделал? Он его убил!». Но на душе не стало легче, а наоборот — стало пусто. Она подумала: отчим убил Попова из–за нее.

С этого дня что–то ушло из жизни Эрики. Ее будто заморозили. В тоске она думала: «Еще недавно жизнь была такой яркой. Когда отец еще был жив…» И опять ужасная мысль: «Это из–за меня Александр Павлович пошел на убийство. Я приношу людям несчастья. Все цыганка правильно нагадала: и смерть отца, и черного человека нагадала… И что теперь будет?»

* * *

К Гедеминову в больницу пришел следователь.

— Гедеминов, — начал он. — Пропал секретарь партийной организации обувной фабрики. Что ты об этом знаешь?

— Как пропал? — удивился Гедеминов. — Он что, ребенок? Когда это случилось?

Следователь пристально посмотрел на него и сказал:

— Рабочие фабрики были свидетелями того, что он ругал тебя на чем свет стоит. Так что вы не поделили? Вы были знакомы раньше?

— Ну, во–первых, он был моим начальником в зоне. Хороший был, строгий, но справедливый. Я помню, его из–за контузии головы в санаторий направляли. Потом уже через много лет здесь, на фабрике, встретились.

— Какие были у вас взаимоотношения? Вы враждовали?

Гедеминов продолжал играть роль бывшего заключенного:

— Как я мог с ним враждовать? Он большой человек, начальник. А я рабочий. Какие могут быть у нас отношения? Я из бывших богатых, а он с детства богатых не любит. Как напьется, так кричит: «Всех надо уничтожить!» Богатых больше нет. Все равны. Ну, а он все еще что–то имеет против меня. Я даже жалобу на него писал. Обижал он меня часто. Но я молчал. Он нервный, воевал. Имеет право ненавидеть бывших богатых. Но перед тем, как мне случилось в больницу лечь, Попов был в хорошем настроении, и даже поинтересовался моим здоровьем.

— Знаю. Но ссора же была?

— Да не ссора. У нас кобыла старая на фабрике подохла. А дома протапливаются резиновыми отходами. Их надо развозить. Начальник привел молодого необъезженного жеребца. Возница, совсем старик, не смог коня в подводу поставить. Вот начальник и стал его кнутом усмирять. Мне его жалко стало. Я и вырвал кнут из рук Попова. У него, Попова, контузия головы на фронте была. Он иногда себя не помнит. Кричал, конечно, на меня. Конь его лягнул. А я говорю: «Чего зря коня бить? Усмирю его и поставлю в подводу сам».

— Усмирил?

— Конечно. Я люблю лошадей.

— А дальше?

— Что дальше? Дальше все. Вы проверьте, может он в психиатрической клинике. Он уже лежал там.

Пришел врач, принес больничную карту Гедеминова.

— Вот здесь все записано, посмотрите, — показал он следователю.

Следователь, усмехнувшись сказал:

— Этот Попов рассказывал рабочим фабрики небылицы, что ты грозился его ногой по голове треснуть. Акробатом тебя считает. А еще говорил, будто ты можешь убить человека ребром ладони. У него точно не все дома, — покрутил следователь пальцем у своего виска.

Врач показал на Гедеминова: — Больной был в таком состоянии, что едва выжил. Вы не знаете, что такое больное сердце! Двигаться нельзя. Кто ему встать разрешит. Вон его домашние тапочки под кроватью. Они новые. Как принесли, так и лежат.

Следователь взял тапочки, посмотрел и сказал: «Новые, неношеные». Посмотрел под подушкой, под матрацем…

— Ничего нет, — сказал он и добавил: — Да я знаю, что ты, Гедеминов, жалобу писал на Попова. Есть справка, что Попов лежал в психиатрической лечебнице. Тут ты прав. А такие больные…

Постояв еще около Гедеминова, следователь ушел. Ночью пришел доктор и, разбудив Гедеминова, жестом позвал его за собой. Зашли в кабинет врача.

— Сутки спите, не многовато? — спросил доктор.

Гедеминов уже вспомнил его фамилию. Но про себя решил не признаваться в этом.

Доктор пристально смотрел на него.

— Вы не узнаете меня? — спросил он.

— Простите, но я вас раньше не встречал, — ответил Гедеминов.

— А я вас сразу узнал. Вчера жена моя с детьми приходила. Я ей вас показывал.

— Да что происходит? Зачем меня показывать? — спросил Гедеминов.

Доктор достал из шкафа спирт, разлил по склянкам:

— Выпьем за встречу!

— Вы меня с кем то путаете. И у меня сердце, вы же знаете, мне нельзя пить, — удивился Гедеминов.

— Бросьте, Александр Павлович, — засмеялся доктор, — когда вас привезли в мое дежурство, я вас сразу раскусил. Сначала думал: «Симулянт, работать не хочет, притворился больным, чтобы бюллетень дали». Потом смотрю, доктор Гедеминова хлопочет рядом с вами. Я и раньше думал, где я эту оригинальную фамилию слышал. Посмотрел вам в лицо и вспомнил. Вы же, батенька, мне жизнь спасли в сорок втором, на шахте. Я Давид Коган. Вы меня до клети донесли и достали из кармана сухарь. Я пожевал и ожил. А на следующий день нам пайки прибавили. Я после четвертого курса медицинского института в лагерь попал, мне только двадцать лет было. А гнить живьем в шахте не хотелось. Выпейте же! У меня дети родились, жизнь продолжается, понимаете? — Доктор продолжал: — В общем, я воевал под началом этого Попова в штрафной роте. Гад, подонок. Раненых на поле боя бросал. Но я сам выполз и друга вытащил. Меня, слава Богу, в ногу ранило. Попал в госпиталь, оставили работать там. После войны диплом врача получил.

Поскольку Гедеминов продолжал молчать, доктор снова спросил:

— Неужели вы меня не узнаете? Я же Давид из вашей бригады. Мы с вами на шахте работали в войну. Не хотите признаться, что узнали меня. Но вам это ничем не грозит! У вас еще был какой–то метод выживания…

— Я вспомнил Вас, — признался Гедеминов.

— Добрый вы мой человек! Дайте я вас расцелую за всех спасенных! — обрадовался доктор и обнял Гедеминова.

Гедеминов саркастически рассмеялся:

— Не такой уж я добрый. Я грешный, как все в этом мире. И целовать меня не надо. Вы не женщина.