Эрика

Зашли. Попов сказал:

— Все, можно не шептаться. Света я не зажгу. Мало ли кому сегодня не спится. Иди сюда, на кухню. Здесь и так светло, как днем.

— Как у нас в Карелии в белые ночи, — сказал мужчина басом.

Попов что–то положил на стол.

— Ешь. Выпивки пока не будет. Сделаешь дело, тогда и выпьешь. И надо обговорить все хорошенько. Ты ешь и слушай. До утра уже недолго осталось. Пока обговорим, рассвет наступит. И не вздумай удрать. Тебя, крупного, стриженого, все равно найдут. Дело сделаешь — и свободен. Завтра к пяти часам дня придешь к фабрике…

— Как?! Днем!?

— Да тебя здесь не ищут. Там нет домов, одни посадки. Подойдешь к забору с восточной стороны. Этот сапожник, после смены, идет на свою стройку одной и той же тропинкой в сторону болот. Там трава в человеческий рост. Но тропинку он протоптал. Росточка он выше среднего, не худой и не полный. Конечно, меньше тебя, но не надейся легко его одолеть, хотя он и мой ровесник.

— Ну, с таким–то я слажу, — засмеялся незнакомец.

— Не сладишь. Я уверен, он такой мастер, что без ножа не ходит. И дерется, как дьявол. Я тебя запугивать не хочу, но хромаю я из–за него. Конными на лошадях дрались. Лагерное начальство так хотело. Не мог я его одолеть, как ни старался. Думал, по–другому покончу с ним, а меня предупредили, чтобы и волоска с его головы не упало. Начальству он нужен был. А теперь он на меня охотится. Не я его, так он меня.

— А как его зовут? — настороженно спросил незнакомец.

— Это тебе необязательно знать. Хочешь свободы — не задавай лишних вопросов. Одним словом, в первый день ты только следи за ним, понял? А вот во второй я даю тебе полную свободу. У меня не появляйся. Я дам тебе все, что надо: продукты, одеяло — и спи там в зарослях. Мешок дам. Покончишь с ним, сразу его в мешок, и камень обязательно туда же, там же на болоте и утопишь. Только принеси мне его рубашку и туфли. Они у него модельные, и мне как раз будут. Таких даже в продаже нет. Сразу не буду их носить, а годика через два надену. Зато я точно буду знать, что его больше нет. Спор у нас давний… Может, даже скучно будет без него. Кралю одну он пасет, а мне она нравится. Правда, уже испорченная. Но ничего. В общем, как в цыганской песне поется: «Очи черные, очи страстные…» Слыхал такую песню? Да где тебе! Сидишь только по лагерям.

— Почему же не слыхал? Сестра моя замужем была за одним заключенным. Неофициально, конечно. Влюбилась в него. И жила с ним. Он хорошо пел и на гитаре играл. Вот эту песню я от него и слышал. Он меня всему научил, всем приемам борьбы, и на лошади скакать с шашкой наголо… Но больше я его не встречал. Хороший был человек дядя Саша.

Гедеминов за занавеской ахнул про себя: «Володька! Гора с горой не сходится… Так вот кого они нашли! Голос у него какой выработался. Но нет, Попов, тут ты заранее проиграл».

— Значит, ты на лошади хорошо ездишь? — спросил задумчиво Попов.

— Ездил лет двадцать назад, хорошо ездил. Он меня обучил.

— Тогда тебе и не надо на поезд садиться. У меня есть конь. Дам я его тебе, уйдешь на нем к цыганам. Они недалеко кочуют. Этого коня я у них конфисковал. Мне дружок помог, начальник милиции. Там отпустишь бороду, женишься на цыганке… Никто тебя не найдет. А в тюрьме тебя актируют.

Попов сам не верил тому, что говорил. Он просто еще не знал, как увести из конюшни жеребца и как наказать строптивую девчонку, чтобы сама пришла к нему.

— Конь — это хорошо. А то я вам не очень верил насчет билета на поезд. Меня сразу там бы захватили. Да и зачем тебе оставлять свидетеля на свободе? Я ведь не дурак. Вот возьму тебя сейчас прирежу, да с деньгами и уйду, — сказал Володька.

— Не прирежешь. Денег не достаточно. Я тебе документик изготовил. А получишь ты его, как мы и договорились, на рассвете на мосту. Там буду ждать тебя.

— Ну, дай хоть немного выпить. Есть же у тебя водка. Что делать до рассвета? Уже все обговорили. Дай выпить и пожрать. Тюремная баланда надоела.

— Дам выпить, но немного. — Попов открыл шкаф, пошарил там, зазвенели стаканы.

— Себе налей, — сказал Володька.

— Мне вообще–то нельзя…

— Всем нельзя. Где это ты, начальник, видел, чтобы один пил, а другой смотрел? Пей.

Снова забулькала водка.

— Пей, начальник. За знакомство. Как тебя зовут? — спросил он.

— Тебе это необязательно знать, — ответил Попов.

— А меня зовут Владимир. В честь Ленина назвали. Мои родители были преданы Советской власти, за это она их и сожрала.

— Но–но! Ты потише! Я за Советскую власть жизни не жалел. И поливать ее грязью никому не дам, — оборвал Попов Володьку.

Выпили, молча поели.

— Наливай еще, — услышал Гедеминов снова.

Попов налил. Выпили. Попов стал хвастать своими победами над женщинами. Володька молчал. Потом вдруг попросил: «Расскажи, где воевал».

Попов сел на своего конька и рассказывал истории, увиденные им в художественных фильмах.

«Что это вдруг Володька заинтересовался победами Попова?» — удивился Гедеминов. Но когда Попов, распалившись, вскочил из–за стола, изображая себя в бою, Володька неожиданно прервал его:

— А ты, герой, небось и именной наган имеешь?

— Имею, — похвалился охмелевший Попов.

— Врешь, небось. Все сдали оружие после войны.

— А я не сдал. Сейчас покажу.

Он пошел в комнату, включил свет. Через минуту выключил и вернулся в кухню.

— Вот, посмотри, — и тут раздался легкий шум.

— Был твой, стал мой — торжествующе сказал Володька.

— Отдай. Ты все равно меня не убьешь. Я тебе документы изготовил. Но здесь их нет. Я это предусмотрел. И зачем тебе еще одно преступление? — Попов явно испугался, и Гедеминов подумал: «Как бы Володька глупостей не наделал».

— А я тебя и не собираюсь убивать. А с наганом мне будет поспокойней, — ответил Попову Володька.

— Так там нет патронов, — вдруг обрадовался Попов.

— А ты мне сейчас их дашь! — Володька, по–видимому, взял его за горло. Тот стал хрипеть.

— Ты меня чуть не задушил. Пусть уж наган будет у тебя. Я и сам тебе хотел его дать. А ты за горло хватаешь, — Попов закашлялся.

— Пойдем, патроны найдешь, — сказал Володька, и они зашли в комнату.

Гедеминов метнулся к двери и, тихонько прикрыв ее, вышел через калитку на улицу. Собака в сарае поскуливала. Он спрятался в кустах. Минут через пять послышались голоса.

— Начальник, а окно в комнате у тебя открытым было? — спросил Володька.

— Почему открытым?

— Я сквознячок почуял. Может, кто у тебя прятался?

— Да кто? Ночь давно. Черт! Голову ломит. Пить мне нельзя было. Опять кошмары будут. Хоть не заходи в дом. Приходят, гады, и хохочут надо мной, — схватился Попов за голову.

— Кто приходит–то? — удивился Володька.

— Мною погубленные приходят. А по молодости все хорошо было.

— Хватит болтать, начальник, — прервал Попова Володька. — Четыре вещи помни. Через день на мосту. В три часа ночи. Я тебе обувь и рубашку, а если хочешь — и голову принесу, а ты мне коня, деньги, документы и одежду с обувью. Обманешь, одна из этих пуль твоя будет, — зло прохрипел Володька и добавил: — Живым я теперь не дамся.

— Не обману, иди уж. У меня голова трещит, я лягу, — сказал Попов.

— Давай сюда рюкзак с едой. Да мешок и веревка где?

— Все тут. В общем, договорились, на мосту. Прощай. Я завтра покажу тебе моего врага. А мне надо собаку выпустить. Отойди подальше, чтобы она не лаяла.

Володька огляделся по сторонам и, пригнувшись, пошел мимо домов в сторону посадок. Не упуская его из виду, крался за ним Гедеминов.

* * *

Рассветало. Володька остановился в глухом месте, чтобы поспать до полудня. Он стелился. «Ох! Хорошо на свободе–то!» — услышал Гедеминов. И тогда князь громко сказал по–немецки:

— Володька! Не бойся, это я, дядя Саша, — и на всякий случай швырнул в сторону камень.

— Какой еще дядя Саша? — спросил Володька тоже по–немецки.

— Ты меня так звал в Карелии. С твоей сестрой я жил в лагере. Или забыл сестру? Память отшибло? Не вздумай стрелять. Здесь далеко слышно. Милиция прибежит, — уже по–русски заговорил Гедеминов.