Пламенем испепеленные сердца

— Что, разве и смуты у них случаются? — будто невзначай спросил Чолокашвили, а сам горделиво взглянул на Теймураза, мол, смотри, какие мы здесь осведомленные.

— Где царь, там, мой Георгий, сам бог велел смутам быть, — улыбнулся Теймураз Георгию, подзадорившему Ираклия, и с любовью глянул на внука, как бы давая ему знак продолжать. Юноша помял обоих и снова забасил, не обращая внимания на хитроумные ходы стариков.

— Главная забота московских стрельцов — охрана Кремля.

— У шаха Аббаса так же было заведено. Дворец и его окрестность стерегли денно и нощно. В самом дворце же все закоулки, галереи и лестницы, будь то первая или последняя ступенька, были усеяны сторожевыми. Таков закон всех царей, непреложный закон. Осмотрительность царскому двору никогда не помеха. Не осмотрительность, а недосмотр надобно порицать, — степенно подвел черту Теймураз, а Ираклий продолжил:

— Стрельцы, помимо того, выполняют в Кремле и всякую мужицкую работу, их домочадцев нанимают служанками, прачками, кормилицами родовитые бояре, те, которые приближены к государю, управители ведомств или указов, живущие по царской воле в самом Кремле… Стрельцам же поручается выдворять из Кремля нежелательных государю или заподозренных в чем-либо грешном вельмож. В мирное время они подчиняются стрелецкому ведомству, а в военное — полководцам. В воеводствах и на окраинах стрельцы повинуются воеводам. Одежда, как изволишь видеть, у всех одинаковая. Поделены они на приказы, а те, в свою очередь, делятся на сотни и десятины, конных и пеших. Во главе каждого такого деления назначается князь или дворянин, отвечающий перед государем и отечеством за обучение и снабжение стрельцов стенобитными орудиями, пищалями, ружьями, мечами, всяким другим оружием. Он же наделяет стрельцов землей, выдает плату серебром, пшеницей, овсом, сеном, квасом и медовухой.

— Небось без казнокрадства не обходится, — опять испытующе вставил Чолокашвили.

— Не без этого, — учтиво поддержал своего наставника Ираклий. — Однако же постоять за себя они умеют. Иным приказчикам здорово достается от стрельцов. О прежних царях ничего сказать не могу, а наш государь, как правило, стрельцам явно покровительствует, всячески старается привлечь их на свою сторону.

— Так они и возгордиться ведь могут. Впрочем, и своевольству тех приказчиков потакать неверно было бы. Если рассудить, так правда-матушка с посохом, а то и с дубиной схожа — о двух концах она, и оба больно бьют, — потер лоб привычным ему движением пальца Теймураз. — Мудрый муж промеж двух огней никогда не встанет… На один воды плеснет, а другой раздует — прибавит пламени тому из огней, который и его самого и отечество его лучше греет…

— Земли стрельцам выделяются в основном на окраинах, а то московитяне большей частью на всем готовом живут и в земельных угодьях надобности у них нет.

— Сколько ныне стрельцов у государя? — спросил Теймураз и снова провел пальцем по лбу.

— Будет эдак… тысяч сорок.

— Маловато, — заметил, задумавшись, Теймураз и глянул на Чолокашвили, который без слов понял царя. Ираклий же, словно бы огорченный замечанием деда, упреждающе стал пояснять:

— Случись битва, бояре выведут свои войска от каждого воеводства. А так, когда мир да покой, больше стрельцов и не надобно, трудно ведь содержать их да обучать, а людей и сил у них столько, что увеличить войско в сотню раз труда им не составит.

— Все ли из них одинаково имущие, равным ли состоянием владеют, или ж есть и избранные?

— В свободное от службы время многие московские стрельцы занимаются хозяйством, разводят коней и коров, свиней, кур да гусей, занимаются торговлей, ремеслом, умеют колеса хорошие делать, сноровисто управляют повозками, санями, есть среди них умелые кузнецы — куют оружие, лопаты, кольчуги, косы. Иные поднаторели в приготовлении кваса и торгуют им, иные выстругивают ковши, деревянные ложки, делают ларцы и тоже продают на базарах. Среди них есть и златокузнецы, портные, сапожных и седельных дел мастера, кожемяки и скорняки.

— Коль все это так, то в ратники они не будут годиться. Состояние наживут, жиром обрастут, пресытятся, а пресыщенный человек ленив для битвы, не сможет верой и правдой служить отечеству. Такие с легкостью могут запродать душу дьяволу. Обидь их кто, они скорее свое добро станут защищать, нежели царский трон, — сказал Теймураз, а внук ответил:

— Осмелился я однажды напрямик сказать государю, что, мол, чересчур раздобрел, балуешь стрельцов безмерно и, упаси бог, не тебя, так бояр твоих ослушаться посмеют.

— И что он молвил в ответ?

— Засмеялся да головой кивнул — верно, мол, говоришь, однако же силу разве что силой одолеешь. И без стрельцов нельзя, и притеснять их особо негоже. А о том, чтобы упразднить их да по-другому обустроить опору трону для смутных да для мирных времен, и сам подумываю, мол, нередко.

— Потому-то и сказал мне: укрепи царство свое, чтобы ежели не свою, так мою рать содержать смог. Эх, мать родная, мои-то воины, защитники отечества, хлебом да водой простой перебиваются.

— Не», дедушка, и так неладно.

— Кто же говорит, что ладно? А у стрельцов аппетит, видно, большой.

— На окраинах жизнь стрельцов близка к хлебопашеской, охотно пашут и сеют, но и в битвах они очень уж напористы, множество раз славой себя покрывали, крупные сраженья выигрывали.

— Нет, ратники они, по всему видно, отменные. Кулаки у них мощные, крепкие, здоровые богатыри, да и взгляд ясный, а по взгляду, свету очей человека сразу можно узнать, как стихи по хорошей рифме. Воина, однако, нельзя пресыщать, не то в бою у него, не ровен час, отрыжка начнется или желудок расстроится, — улыбнулся Теймураз, — иль другая напасть привяжется!

Юноша подивился несвойственной деду шутке и потому поспешил продолжить:

— Твоя правда, дедушка. Уже и ныне заметно, что стрельцы на состоятельных и бедных поделены. Бедные им, состоятельным, в руки прямо смотрят, едва ли не раболепствуют перед ними, за ковшик медовухи в услужение идут. А состоятельные то и дело принуждают их работать на себя до седьмого пота, а иногда и плетями потчуют. Больше того, отнимают жен, обращаются, как с дурачками, мальчишками на побегушках, гоняют на базар, шкуру дерут.

— Про смутьянов упомянул ты давеча, — вставил Чолокашвили, желая выложить перед царем все знания своего подопечного.

— Как раз незадолго до твоего прибытия случился медный бунт. О бунте том судить надобно осмотрительно, ибо причины одни были сказаны, а на деле они иные, как мне думается.

— Что это за медный бунт? — спросил Теймураз настороженно.

— Долгая история…

— Время у нас есть, божьей милостью. Я тебе еще там, дома, велел проведать все о царском дворе и вижу, не сидел ты сложа руки да смежив веки. Не только недруга, а и друга своего должны мы знать хорошо. Неизвестного доброжелателя и врагу не пожелаю.

Теймураз и Чолокашвили обратились в слух, и Ираклий начал рассказ:

— Задолго до моего приезда, в тысяча шестьсот пятьдесят третьем году, Польше была объявлена война за окраину, которая по сути такой же российский край, как, скажем, Имерети часть Грузин.

— А язык у них единый? — сдвинул брови Теймураз.

— Разница невелика, без толмача изъясняться они меж собой могут.

— Выходит, и народ единый, — подвел черту Теймураз и умолк.

— Так вот, Московскому двору большие деньги понадобились на ту войну. Стали собирать деньги.

Год спустя после начала затяжной войны приступили по повелению государя чеканить новые серебряные монеты — германские ефимки переплавили на русские ефимки, хотя германские ефимки принимались казной за пятьдесят русских ефимок. Тем самым доход казны сильно вырос. Тогда же вышло повеление государя переплавить десять тысяч пудов меди на мелкую монету — полтинники, полуполтинники, алтынники и гривенники, притом из фунта меди, красная цена которому на базаре была двенадцать копеек, выходило десять рубликов.

— Пол-тин-ник?… — растянул Теймураз.