Свержение ига

Подобные мысли, однако, не проясняли случившегося. Обвинения основывались не на пустом месте, кто-то искусно сплёл лживую сеть, которую необходимо распутать. Всю ночь он не смыкал глаз, и, когда забрезжил рассвет, истина стала проясняться.

Утром Матвея привели к Хованскому.

   — Надумал? — угрюмо спросил тот.

Матвей начал было рассказывать о своих догадках, но Хованский отмахнулся:

   — Недосуг мне слушать воровские слова, а правильные, вижу, говорить не желаешь. Придётся, как обещал, силком их из тебя тащить.

И отправили Матвея в пыточный подвал. Здесь ему приходилось бывать нередко, всё было знакомо, даже палач, вечно озабоченный поисками пропитания для своей многочисленной семьи и потому называющий свои жертвы не иначе как кормильцами.

   — Я тебя сразу признал, — доверительно шепнул он Матвею, — ты завсегда вон на той лавке сиживал. Ране сидел, теперь полежишь. Я по знакомству розг возьму помягше да угольков пожарче, авось заговоришь.

   — Что говорить? Невиновен я.

   — А у нас других не бывает, кормилец. Кто виновен, те ниже. Ну давай ручки завяжу, пора на хлеб зарабатывать.

Он уже уложил Матвея на лавку, как вдруг отпустил его и со страхом бухнулся на колени. Матвей поднял голову: перед ним стоял великий князь.

   — А ты что не кланяешься или от наших обычаев на чужбине отвык? — спросил Иван Васильевич. — Э, да тебе, верно, руки мешают, ну-ка, развяжи.

Палач бросился выполнять приказ.

Неожиданное появление великого князя объяснялось просто. Нурдавлет, обеспокоенный долгим отсутствием Сцибора, приказал разыскать его, а когда ему сообщили, что тот взят под стражу, поспешил к великому князю с жалобой на беззаконие, чинимое в отношении его слуги. Иван Васильевич не стал откладывать дела и тут же отправился к Хованскому. Узнав, что под стражу взяты также люди, отправленные им в Литву, он огневался: правила требовали, чтобы посланные отчитались прежде всего перед ним. Оправдания Хованского только подлили масла в огонь. Не слушая его, он взялся сам учинить допрос и отправился в пыточный подвал.

   — Ну, что скажешь о деле? — спросил великий князь, проходя к столу. Матвею он указал на скамью, как раз на то место, где тот обычно сидел.

   — Исполнили мы твоё дело, государь, и татарских властителей за службу привели. А на обратном пути перехватили грамоту, из которой видно, что супротив тебя новая крамола затевается.

Великий князь повернулся к Хованскому:

   — А я почему о сём не знаю? Вот что бывает, когда рушится заведённый порядок.

Хованский насупился:

   — Лживая эта грамота, врагами твоими писана и подброшена, чтобы великую замятию на нашей земле учинить.

   — Какими врагами?

   — Королём польским да его слугами. — Хованский кивнул в сторону Матвея.

   — Это вот он королевский слуга?

   — Он, государь.

Великий князь даже хмыкнул.

   — Ну и что скажешь? — посмотрел он на Матвея.

   — Я тебе честно служу, государь, но ныне моим словам веры нет.

   — Это почему, Хованский?

   — Против него поличное, а за него одни слова.

   — И дела! Разве не помнишь, какие услуги он нам оказывал и за что к тебе причислен? Своих людей защищать нужно, а ты по первому навету палача приставляешь.

   — Дак если он признаваться не хочет.

   — В чём?

   — В том, что организовал шайку, убил гонца великолукского наместника, отнял у него грамоту и подменил её ложной. Ныне воровство вскрылось, потому что Лыко второго гонца прислал, а в ихних портищах поличное сыскалось.

   — Верен ли рассказ? — великий князь повернулся к Матвею.

   — Нет, грамота новгородская не ложная, в ней крамола против тебя.

   — Как докажешь?

   — Прикажи привести Лыкова гонца.

Привели Прона. Его глаза, блестевшие в последние дни, как уголья, при виде государя и вовсе огнём заполыхали. Бросился он на колени да в пол лбом стукнулся, не понарошку, а так, что гул прокатился. Хованский представил ретивца:

   — Вот, государь, гонец от князя Лыки. Извещает тебя князь, что Ливония на нас войной идти готовится.

   — С какой стати? — вскинул брови великий князь. — У нас с немцами мир на тридцать лет и ссор покуда не было. Есть ли вера сему известию? Ты кто таков?

   — Прошка, у князя Лыки за приказного служу. — Он так ел государя глазами, что тот не сдержался:

   — Больно лживые у тебя глаза.

   — Виноват! — радостно выкрикнул Прон.

   — Да уж гляди, солжёшь хоть раз, будешь виноват и к палачу отправишься. Как про Ливонию вызнали?

   — Проезжие купцы рассказали, сами людей на погляд слали да и слухаем — к нашему бойкому месту всяк слух идёт.

   — Ну и кто же гонца ко мне отрядил?

   — Князь Оболенский-Лыко, твой наместник, а наш господин. Потом, узнавши про злое свершение, послал меня с новой грамотой.

   — И кто эту грамоту писал?

   — Писарь Сова, он завсегда до твоей милости пишет.

   — А где она писалась?

   — В нашей приказной избе.

Прон отвечал без запинки, твёрдо, и великий князь озадаченно посмотрел на Матвея.

   — Врёт он, государь, — уверенно сказал тот, — не от Лыки он к тебе послан, а грамота сия не Совой писана и не в Великих Луках, всё врёт.

   — Ты сам врёшь! — озлился Прон и засучил ногами, как попавшая в паутину муха.

Великий князь махнул рукой, приказывая молчать, и обратился к Матвею:

   — Как докажешь?

Ноли принести грамоты, которые допрежде от Лыки шли. Мы их сличим с этими. А я покуда расскажу, если дозволишь, как псе на самом деле случилось... Новгородские ослушники решили отойти от Москвы и взять себе в князья твоего брата Андрея Большого. Послали к нему договорные грамоты и богатую казну...

   — Ах, собаки, — не выдержал великий князь.

   — Люди они... сиречь собаки, — торговые, к порядку да счёту навыкли, посему о казне в грамоте указали и в списке её перечислили. На пути из Великих Лук новгородцы подверглись разбою и были убиты. Грабители, взяв казну, упустили грамоту, а с ней и свидетельство о своём разбое. Кража грамоты не удалась, и тогда осталось одно: объявить её ложной. Каждому из нас подбросили поличное, свидетельствующее о том, что мы, действуя в интересах супостата, подменили грамоту наместника. Всё было рассчитано точно, лишь в одном перестарались хитрецы. Это одно — королевская бумага. Откуда ей взяться? Не от твоего же наместника или его слуги. Она-то и навела на мысль, что в этой хитрости принимает участие некто из литовской земли. Кто же? И тут вспомнилось, что, проезжая через Витебск, застали мы там князя Лукомского, давнишнего приятеля Лыки. Хитрая уловка вполне могла быть придумана им. Предположение нуждалось в доказательстве, тут-то и помог строгий расчёт.

Матвей подбежал к очагу, вынул оттуда уголёк и стал чертить прямо на полу.

   — Ограбление новгородцев случилось десятого октября, не доезжая до Белого городка, вот тут. — Матвей поставил первую отметку. — Оттуда до Великих Лук день спешного пути, до Витебска — немного более, а меж ними тоже почти день. — Матвей поставил ещё две отметки и соединил их прямыми линиями — образовался треугольник с почти одинаковыми сторонами. — Кто обнаружил убийство гонца?

   — Я! — вскричал Прон. — Сразу же опосля свершения.

   — И ты сразу же подался в Великие Луки, чтобы доложить князю, верно?

   — Конечно, я человек маленький, — воспрянул Прон.

   — А когда князь тебя с новой грамотой послал? — продолжил допрос Матвей.

   — Сразу же, уж очень он спешил нашему государю услужить.

   — Зато ты не торопился.

   — Что болтаешь?! Да я в эти дни и часу не спал, с седла не слезамши, инда птица летел, — обиделся Прон.

   — Коли так было, нагнал бы нас на другой же день, мы почти двое суток на том злом месте простояли. А ты появился лишь на четвёртый день. Где гулял?

Прон растерялся, забегал глазами.

   — Молчишь? Тогда скажу я: подался в Витебск за советом. Летел он и вправду как птица: двенадцатого октября он в Витебске, получает от Лукомского желаемое и, не задерживаясь, пускается в обратный путь. Тринадцатого числа он уже у Белого, а на следующий день догоняет нас. — Матвей поставил углём четвёртую отметину.