Соль чужбины

— Это шестидесятитрехлетняя сестра экс-кайзера Вильгельма. Во!

— О-о-о-о... — разом потрясенно вздохнули слушателя.

— Вот так, — Грибовский сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. — Любовь, ничего не поделаешь, господа. Ей все возрасты покорны, как сказал поэт. Принцесса Липпе жила в Бонне и всегда отличалась эксцентричностью. Правда, ее последняя любовь несколько лет содержалась в тайне. Потом экстравагантная Виктория объявила о своем твердом желании выйти замуж. В доме Гогенцоллернов, понятно, паника. Экс-кайзер Вильгельм грозит карами, но невеста непреклонна: подайте ей Сашу и никого больше! Приходится соглашаться. Почему — не знаю и врать не хочу. Кажется, чего проще: объявить сумасшедшей — и в психиатрическую клинику на год! Ну, не знаю... Итак, назначается уже и дата венчания в русской церкви в Висбадене. И вдруг выясняется: у милого танцора в Париже имеется любовница. Одетта-манекенщица, красавица, отнюдь не отличающаяся светскими манерами. Она — представьте себе! — предъявила даже письма своего возлюбленного, когда какой-то репортер нашел ее и прибежал покупать пикантные подробности для прессы.

— Очень интересно, — сказал без всякого интереса Анохин.

— И свадьба расстроилась? Занимательно, — сказала Ксения, не скрывая любопытства.

— Ничего подобного! Старушка оказалась неколебимой. «Я любима и люблю, — заявила она. — Я чувствую себя теперь так, как если б мне было двадцать пять лет».

— Почему именно двадцать пять? Не двадцать, не тридцать?

— Да кто это может понять?! Вечно ты со своей логикой ученого, Лев. А на принцесс твоя логика не распространяется, пойми, наконец.

— Понял! Волнующая история. У нее близок конец, надеюсь?

— Ну, Лев! Почему вы все время перебиваете? Может, дальше самое интересное.

— Больше ни слова, если вам угодно, Ксения Николаевна. Молчу.

— Нет уж, продолжайте. Я заинтригована.

— Спасибо, Ксения. Просто черт знает что! Наш тишайший Лев стал агрессивным... Зубов громогласно заявил, чтобы его и принцессу оставили в покое. Короче, муниципалитет Бонна брак зарегистрировал. Жених родных не имел. То есть, конечно, имел, но потерял где-то. Родные невесты — дом Гогенцоллернов — брак дружно игнорировали. И ни одного штрейкбрехера! Вильгельм Второй, правда, не удержался от свадебного подарка. Он презентовал любимой сестрице книгу «Революция сверху, переворот снизу», стоимостью в десять марок.

— Старик не лишен остроумия, — заметил Лев.

— Которого не хватает всей немецкой аристократии, — сказал Грибовский. — Во всяком случае, авторам только что вышедшей в Германии книжонки «Любовные приключения принцессы Виктории и Александра Зубова», глупой и пошлой. Супруги обратились к судебным властям с просьбой о наложении ареста на это сочинение.

— И что же?

— Я считаю, все. Дальше Саша активно начнет разорять свою престарелую супругу, а потом бросит ее. Но пока что, считайте, ему подфартило, как не многим молодым эмигрантам.

— Вот-вот на арене появятся вчерашние гимназисты, кадеты, девочки из благородных семейств — наше второе поколение. Каким станет оно? К кому примкнет, под какие знамена встанет? Вот что самое важное, — задумчиво сказал Анохин.

— Разве у них есть выбор? — спросила Ксения.

— Безусловно. Прежде всего в плане духовном. Они станут свободнее нас, раскованней. У них нет ни наших знамен, ни икон.

— Они уже лишены тех обязательств, которые вяжут нас по рукам и ногам. Ты, пожалуй, прав, Лев. А вот за кем они пойдут? Диапазон очень широк. От фашизма до коммунизма.

— Но если предположить, что они останутся вообще вне политики?

— Ты меня все более потрясаешь, Лев. Человек нигде не может остаться вне политики.

— Ты упрощаешь, Грибовский. Если наука, есть искусство. Масса сфер, где человек может быть абсолютно свободен.

— Чепуха! Вранье, обман!.. Я не верю! Свободный — это видимость. Он все равно кому-то служит. Работает на кого-то. Либо на тех, кто у власти, либо против них. Каждая стихотворная строка, пейзажик, небоскреб — все делает политику, все по заказу...

— Даже несуществующие руки Венеры?

— Представь себе! Да, и они!

— По-моему, это демагогия, Анатоль.

— Вот и вся логика твоих доказательств.

Приятели замолчали. Воцарилась пауза.

— Вы мне не нравитесь, господа, — сказала Ксения жестко. — Не обычный разговор — заседание российской Думы. Того и гляди, кулаками начнете махать. Я требую мира!

— Но он начал первый. «Демагогия, демагогия» — зачем же так. Точно на булавку наколол, чтоб, как бабочку, чтоб под стекло на стенку повесить.

— Ну, Лев... Я прошу — ты, точно, первый начал.

Оба сунули друг другу руки. Ну прямо как мальчишки.

— Давайте выпьем еще кофе, — предложила она, чтоб окончательно разрядить обстановку. — Пожалуйста, Анохин. Ну, пожалуйста. Не в службу, а в дружбу.

— Вы знаете, не могу отказать вам, Ксения Николаевна, — сказал Лев, поднимаясь.

— Ты забыл добавить «ни в чем», — подсказал Грибовский.

— Мог бы и сам сходить. Ничего бы не случилось, не рассохся бы.

— Тебе приказано, ты и ступай, — проводив его взглядом, Анатолий сказал внезапно: — Жаль мне его, Ксения.

— Жаль? Почему? — удивилась она.

— Влюблен он в вас — разве не видите?

— Не надо, Анатолий Иванович.

— Разве я не понимаю, что не надо.

— Лев — замечательный: умный, добрый. Он — ученый, и еще вернется в науку. Я и подметки его не стою!

— И никаких шансов?

— Спросите о чем-нибудь другом. Пожалуйста.

— Хорошо. А что ваша американка? Собирается уезжать? — он увидел Анохина с двумя чашками кофе и вовремя переменил тему разговора.

— У нее семь пятниц на неделе. Очередное увлечение задерживает. И ремонт де Буа идет ни шатко ни валко. А она хочет попозировать во время открытия Дома перед фотокамерами — меценатка!

— Но вы обещали мне, Ксения, нейтралитет к САСШ — как минимум. Скажите: обещаю.

— Обещаю — пока мы ищем мне работу, — грустно пошутила она.

Анохин молча поставил перед ними кофе.

— А себе? — спросил Грибовский.

— Не хочется, — ответил невинно Лев. — Столько уже выпил сегодня, сердце побаливает.

— Ох, Лев, Лев! Когда ты хоть врать научишься? — укорил приятеля Анатолий. — Скажи, денег нет — разве не поверим!

— Кредит кончился, — грустно сказал Анохин. — И должок имеется, — и спохватился, что при Ксении ему не следовало бы в этом признаваться. Смешно засуетился, взмахнул руками и вдруг начал кашлять — да так, что слезы на глазах выступили. Справившись с собой, закончил с уверенностью, тоже несколько подозрительной: — Завтра я получаю за перевод наконец. Расплатимся, станем богатыми. Не унывайте, друзья. И пейте свой кофе!

Посмотрев на часы, внезапно вскочил, стукнул себя по лбу и кинулся к выходу Грибовский, всем видом показывая, что опаздывает, что забыл нечто важное. Покровительственно похлопал по плечу толстяка, хозяйничающего за «цинком».

— В семь буду в редакции! — крикнул он с порога и исчез.

Резко звякнул дверной колокольчик...

(обратно) (обратно)

Глава пятнадцатая. ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ СОБЫТИЯ

Три года — 1928, 1929 и 1930-й были наполнены событиями, чрезвычайно важными для русской эмиграции. Во всяком случае, для той ее части, что активно занималась политикой, ставила свою сегодняшнюю жизнь и свое будущее в зависимость от партий, группировок, от армии и РОВСа. Для тысяч русских, работающих на заводах, за рулем такси, строящих шоссейные дороги в горах, врачующих людей в далеких селениях, сидящих за студенческими скамьями и преподающих в институтах разных стран, эти годы и эти события большого значения не имели. Каждый продолжал делать свое дело. Ну, случилось. Ну, произошло...

1

В январе 1928 года болезнь захватила Врангеля. Он сдался и уступил просьбам домашних обратиться к медикам. Врачи единодушно поставили диагноз: грипп. Элементарная простуда — всего-то! Проболев около двух недель, Петр Николаевич почувствовал себя значительно лучше. Ему разрешили сначала только вставать; потом — ходить по дому. Пересилив себя, он раньше объявленного срока вышел на улицу. И вновь возобновил свои обычные утренние прогулки по Вандеркиндер к лесу Камбр и обратно — через авеню дю Лоншам.