Проигравший. Тиберий

И когда Арминий задумал коварный план уничтожения Вара, Сегест был тем самым человеком, который предупреждал римлян о коварстве зятя. Он даже предлагал Вару заковать в цепи себя самого вместе с Арминием, но Вар не поверил предупреждениям. После того как легионы Вара погибли и зарейнские земли полностью очистились от римского присутствия, Сегест стал одним из тех, кто предсказывал скорое возмездие, и говорил, что амбиции его зятя очень дорого будут стоить Германии. Он всячески пытался убеждать вождей других племен, что с Арминием надо покончить, вернуть Риму захваченных орлов и покаяться — это убережет их всех от большой крови. Арминий знал о том, что тесть настраивает вождей против него, но до поры не придавал этому большого значения, так как был еще в состоянии некоторой эйфории от легкой победы над Варом. Эйфория прошла после того, как Германик дерзкой вьиазкой разорил земли марсов и вдобавок к тому разбил войска бруктеров и их союзников на обратном пути.

Злоба душила Арминия, и он должен был дать этой злобе выход. Он словно потерял рассудок: забыв о том, что жена и сын как раз находились у Сегеста в гостях, отправил один из своих отрядов с приказом привезти голову тестя. Отряд осадил город, но не мог взять — Сегест держал оборону. Несколько дней прошли в штурмах и их отражениях, пока Сегест не пришел к выводу, что его сил надолго не хватит. И тогда он решился позвать на помощь Германика.

Тот, надеясь, что Арминий сам принимает участие в осаде тестя и станет легкой добычей, если его захватить врасплох, немедленно выступил. Скорым маршем Германик прошел по вражеской территории, достиг обороняющегося города и наголову разбил нападавших, освободив Сегеста, — и с удивлением обнаружил вместо заклятого врага Арминия его жену и сына.

Этому удачному походу Германика предшествовали не менее удачные действия его против хаттов и Авла Цецины — против херусков и марсов. Для Арминия это было страшным ударом, и он бросился на север поднимать племена на решающую битву с римлянами.

Распаленный яростью, он метался от одного племени к другому и требовал, чтобы все немедленно объединялись для решительного боя с Германиком. «Тоже мне — полководец, — кричал на сходках Арминий, — только и может, что наносить предательские удары по ночам да захватывать в плен женщин!» Он, Арминий, лично, вот этой рукой уничтожил Вара, трех его легатов и три его отборных легиона! В священных рощах германцев еще можно видеть значки римского войска, которые Арминий там развесил в дар отечественным богам! Пусть Сегест лижет римлянам задницу и получает от них в подарок за свое холуйство земли в покоренных провинциях, но другие германцы не таковы! Они никогда не простят, что между Альбисом и Рейном им пришлось увидеть розги, секиры и тогу — все эти мерзкие признаки римского владычества! Есть народы, незнакомые с римским господством, они не испытали казней, не знают, что такое платить подати. Германцы испытали, но своими руками освободились от всего этого. Убрался отсюда с пустыми руками этот причисленный к богам старикашка Август, убрался этот его преемник Тиберий, так неужели германцы станут бояться мальчишку Германика? И его пьяниц солдат, которые только и ждут, чтобы поднять мятеж против своего же начальника? Тот, кто пойдет за Арминием, выберет для себя свободу на вечные времена!

Эти речи зажгли всех. К Арминию присоединился даже такой давний союзник Рима, как Ингвиомер (он приходился Арминию дядей со стороны отца). Против Германика был создан союз племен, и сил у этого союза было в несколько раз больше, чем у римлян. Новая война, которую затевал Арминий, принимала общегерманский характер.

Германику только того и нужно было. Куда проще воевать с превосходящим в численности противником, чем иметь с ним равенство в силах, но постоянно оглядываться на союзников: не предадут ли? Теперь все германцы к северу от его армии становились врагами. Он не захотел дожидаться их возле своих укреплений, а бросился в атаку первым.

Против такого огромного войска можно было использовать только одну тактику: расчленять его и уничтожать по частям. Для такой тактики Германик сначала свою армию разделил на части. Он сам с Авлом Цециной взял поровну тяжеловооруженных легионеров, префекту Педону доверил конницу, а легату Луцию Стертинию — легкие вспомогательные войска. Эти части поочередно отвлекали противника на себя, в то время как конница Педона совершала рейды по тылам, а легкая пехота Стертиния нападала на германские селения, жгла их и разоряла, тем самым заставляя врага нервничать и метаться от цели к цели. Тактика принесла римлянам ошеломляющий успех: отряды хаттов и бруктеров уничтожались один за другим. В одном из селений был найден орел Девятнадцатого легиона. И римское войско, опустошив земли между реками Амизием и Лупией, дошло наконец до Тевтобургского леса, где до сих пор лежали непогребенные останки солдат из легионов Вара.

Здесь Германик остановился, чтобы отдать последний долг погибшим воинам и их полководцу. Картина, представшая перед его глазами, была ужасной. Повсюду валялись скелеты, где одинокие, а где наваленные грудами, смотря по тому, бежали солдаты или оказывали сопротивление. Много было и конских костей, и обломков оружия. К древесным стволам были пригвождены черепа. Неподалеку в лесу римляне обнаружили германские жертвенники, а рядом с ними — обгорелые кости трибунов и центурионов, которых сжигали живьем, при-кося в жертву (простые солдаты этой чести не удостаивались). Для солдат, захваченных в плен, Арминий приказал построить несколько сотен виселиц — они и теперь сохранились, торча страшным частоколом и напоминая римлянам о случившейся беде.

Шесть лет останки лежали здесь, никем не тревожимые, кроме птиц и лесных зверей, омываемые дождями, засыпаемые снегом, — и вот настала пора обрести им последнее успокоение. Солдаты Германика собрали все до последней косточки, — не пытаясь даже разбирать, где тут римские кости, а где германские, — и всех похоронили в одной могиле. В основание холма, насыпанного над могилой, Германик своими руками положил первый пласт дерна.

После этого всех солдат Германика и его самого охватило еще более сильное желание отомстить. Германик начал активно разыскивать основные силы врага, вступил с ними в сражение, которое блестяще выиграл: множество германцев было порублено в поле, несколько тысяч их удалось загнать в болота, где они почти все утонули. Едва не попался Арминий — он, когда осознал, что битва проиграна, прорвался сквозь строй собственных воинов и, раненный копьем в бедро, ускакал.

В те дни настоящий подвиг совершила и Агриппина. Она находилась в лагере на Рейне, только что прибыв туда с новорожденной дочерью. И ожидала возвращения мужа, когда по лагерю разнесся неизвестно откуда взявшийся слух о том, что армия Германика разбита и орды варваров движутся к Рейну, чтобы переправиться и идти дальше, на Италию. Среди солдат, бывших в лагере, возникла паника. Они тут же хотели разобрать мост через Рейн, потому что вряд ли смогли бы его оборонять от германских полчищ. Но Агриппина, единственная, кто не поверил в разгром Германика, не дала солдатам сделать это. Видя трусость префекта лагеря, она объявила, что берет на себя его обязанности, — и никто не осмелился ей возражать. Несколько дней она руководила организацией обороны моста. А потом пришло войско — с победой, и впереди на белом коне ехал Германик.

Итак, гибель Вара можно было считать в большой степени отомщенной. Но еще жив был Арминий, жив был Ингвиомер, и германцы имели достаточно сил, чтобы возобновить войну. Германик послал в Рим победную реляцию, но сам от возвращения домой снова отказался.

Хотя Тиберий настойчиво отзывал его. Двух орлов и нескольких выигранных сражений, писал он Германику, вполне хватит пока. Римское войско в Германии нуждается в отдыхе, пополнении, новых затратах из государственной казны. Арминий уже и так хорошо наказан, пришла пора Германику получить заслуженные награды, отпраздновать триумф. Но Германик отказывался, просил дать ему еще немного времени, чтобы развить успех и полностью подчинить германские земли за Рейном, до самого Северного моря. Ему и в голову не могло прийти, что своими упорными отказами приехать в Рим он возбуждает в душе Тиберия самые черные подозрения. Германик не поверил бы, даже если бы ему об этом сказали.