Волонтер свободы (сборник)

Пировали у Муравьева долго. На другой день старательно опохмелялись. И повлеклись забудни, как облачка.

Ночами перекликались часовые: "Слуша-а-ай". Эхо отзывалось: "Ааай". Вахтенные "Крейсера" и "Предприятия" отбивали склянки, звон глох в сыром тумане… Барабан бил "зорю". Мастеровые, позевывая и ежась, шли на верфь — ладить баркасы, шлюпки. Потом показывались из домов заспанные канцеляристы. Перепадали дожди сильные, моросили дожди слабые. Тускло поблескивали скалы, пахло прелым мхом, сырой хвоей, дымом. Несметное воронье то ходило стаей над селением, то обугливало башни крепости.

На кочевье индейцев-колошей жизнь своим чередом текла.

Джентльмену утром полагается бриться. У русских в Ново-Архангельске каждый сам себе цирюльник, у индейцев — жены. До завтрака индианки усаживались насупротив своих повелителей, внимательно рассматривали широкоскулые их лица с маленькими глазами-угольками. Приметив на мужниной физиономии волоски, принимались за "бритье": начисто выщипывали.

Тем временем старшие братья волокли младших к морю. В любую погоду, пусть хоть вода едва колышет, подернутая салом, в любой ветер, дуй он хоть с Северного полюса, малолеткам была уготована морская ванна. Они могли визжать, орать, кусаться и царапаться, ванна была неминучей. Сколько мерло от простуды? А кто считал, Муравьев, что ли, Матвей Иванович? Но выжившие были крепче топора.

Зимой и летом колоши неизменно надевали передник, накидывали на бугристые плечи и спины черную мишкину шкуру или седатую волчью. Обходились они не только без обувки, но и без жрецов, А без жрецов какой культ? Ну и культа богов у них не было. Правда, злого духа побаивались; однако не до того, чтобы ублажать его обильными жертвами.

Жили индейцы замкнуто, сторонясь чужаков. Впрочем, бобровые шкуры и лососей носили в крепость, выменивая на разные разности. В море били дротиками с легких своих байдар тюленей и морских львов. Охотились и на медведей и на диких горных баранов. Из шелковистой длинной шерсти баранов выделывали одеяла и ковры.

Зима новоархангельская никак не походила на архангельскую. Коцебу до "Рюрика" служил на Белом море, помнил Архангельск, нет, здешняя зима была хворой. Хлипкая, промозглая, с дождями; подлый ветер пробирал до костей, вызывая ломоту в теле и какую-то сиротскую неприкаянность на душе. А весна была ранней: в феврале уж снежным цветом осыпало малинники. Говорили, вот-вот прилетят колибри вить гнезда, и крохотные пичуги, жительницы тропиков, действительно вдруг пестро замелькали в лиловатом сумраке разлапистых елей. И, покидая горные вершины, державно плавали над крепостью белоголовые орлы.

Лазаревский "Крейсер" ушел в Россию, его место занял фрегат Коцебу. Как и всякая караульная служба, пребывание на рейде не сулило ничего занимательного, и капитана не оставляло тягостное ощущение бессмысленно уходящего времени.

Воинственные индейцы, которых столь опасалась торговая компания, хозяйка Ново-Архангельска, видимо, и не думали вступать на тропу войны. Ни американские, ни английские промысловые суда не нарушали границы, не занимались промыслом в русских водах. Фрегат стоял на якоре в полной боевой готовности и в полном безделии.

В июле вдруг салют и "ура": из Кронштадта пришел корабль "Елена". Как все обнимали лейтенанта Чистякова, его товарищей! И опять дробно стучали ножи в муравьевском доме, опять метался повар креол, а денщик с доверенным слугой прищелкивали и пальцами и языком, наполняя графины.

Матвей Иванович зазвал в кабинет Чистякова и Коцебу.

— Ну, сударь ты наш дорогой, выкладывай! Что там, в России-то матушке, как?

— Все выложу, — улыбнулся Чистяков. — Сперва позвольте почту вручить.

— Вручай, вручай. Ах, сударь ты наш, вот уж радость, — приговаривал Муравьев, покамест Чистяков, худой, с резкими морщинами на впалых щеках, наклоняя рано облысевшую голову, доставал пакет за пакетом из кожаного баула с медными застежками.

Коцебу, сидя в кресле, курил и тоже смотрел на лейтенанта. Эх, хорошо бы поменяться с ним местами на рейде да и закатиться в моря. Да-с, пересечь еще раз Южное — и домой, домой… Но что такое? Ба-ба-ба, брови-то у Матвея Ивановича лезут вверх, как у индейца-колоша. Что такое?..

Матвей Иванович пробежал первые строки первого же попавшегося в руки письма да и выпалил:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — Он быстро и как бы с испугом посмотрел на Коцебу, повертел бумагу. — Понимаешь ли… Вот, черт возьми, штука!..

— Матвей Иванович, — проговорил Коцебу дрогнувшим голосом.

— Понимаешь ли, Отто Евстафьевич, — начал Матвей Иванович с волнением. — Год, душа моя, круглый год понапрасну потерял.

— Как? Кто?

— А вот так.

И Матвей Иванович прочел извещение директоров Российско-Американской компании. Коцебу выслушал, не шевелясь, позабыв о сигаре.

— Ну что скажешь? — спросил огорченный Муравьев.

Коцебу ничего не ответил, медленно повел плечами.

Извещение, только что прочитанное Муравьевым, гласило: правительство Российской империи в апреле 1824 года подписало с Американскими Соединенными Штатами конвенцию, согласно которой гражданам этой республики предоставлялось право беспрепятственного захода во все внутренние воды российских владений у северо-западных берегов Америки как для промысла, так и для торговли с туземцами. Далее директора сообщали, что подобные переговоры ведутся с послом его величества короля английского.

Год был загублен. Год назад капитан Коцебу мог отправиться в Берингов пролив и, может быть, уже обогнул бы Ледяной мыс, и, может быть, уже знал бы, что есть, есть проход, Северо-Западный проход… Муравьев понимал, каково Отто Евстафьевичу. Что тут скажешь? Не полезешь ведь с утешениями. И Муравьев с напускным усердием стал рыться в пакетах, шелестеть бумагами.

— Господа, господа, — сказал Чистяков, вдруг вспомнив именно то, что было всего нужнее его собеседникам.

Да ведь кое-что затевается.

Матвей Иванович отбросил пакеты, выпрямился Коцебу подался к Чистякову.

— Ивана-то Федоровича Крузенштерна видел частенько в правлении, у Синего моста.

— Ну?

— Ну, приносил он письма графа Румянцева из Гомеля. Толковал с директорами. Да и вам, Матвей Иванович, есть письмо от графа.

— Ну что же ты, братец… Ну что же ты раньше-то… запричитал Муравьев. — Вот, ей-богу! Ну где? Где? Ну помогай, помогай… Ищи, прошу тебя.

Коцебу расстегнул воротник мундира. Экий болван этот Чистяков! Ужели нельзя было начать письмом Румянцева?

— А, вот оно, вот оно… Так! — Муравьев торопливо сломал сургуч. Вытащил листы толстой бумаги" начал читать вслух — "Милостивый государь мой Матвей Иванович, Вам, конечно, известно, что при отправлении "Рюрика" в 1815 году для отыскания Северо-Западного прохода командиру оного лейтенанту Коцебу предписано было отправиться сухим путем из Берингова пролива к Ледяному мысу, а оттуда вдоль берега к Востоку, дабы узнать физическое свойство и направление берега, которое, начиная от Ледяного мыса, нам совершенно неизвестно, также направление и силу течений, одним словом, предварительно удостовериться в возможности или невозможности предпринять отыскание сообщения обоих Океанов и морей. Лейтенант Коцебу по встретившемуся с ним несчастному случаю не мог исполнить сего предприятия. Предприятие капитана Васильева также осталось неудачным, а потому географические наши сведения касательно Северных стран, лежащих на Восток от Берингова пролива, нисколько не увеличились.

Не видя теперь никаких новых распоряжений со стороны Правительства в разрешении сей любопытной проблемы, желаю я возобновить покушения, начатые на "Рюрике". Хотя по донесениям капитана Васильева известно, что обход Ледяного мыса весьма возможен, но так как сие потребует судно крепкого построения и изобильно снабженное, дабы оно было в состоянии провести две или три зимы на пути, а снаряжение такого рода почти невозможно в селении Американской Компании, то я предпочитаю отправление Експедиции сухим путем, подобно той, которую я предписал лейтенанту Коцебу в 1815 году, то есть направиться наперед к Ледяному мысу, а оттуда вдоль берега к Востоку.