Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

– Иди прочь с этого места! Здесь будет сидеть господин мой – Мирослав Иванович!

«Сынок Воробья на братчину пожаловал», – догадался Василько. Пронзительный, истошный женский крик, заставивший Василька содрогнуться, раздался у дальнего края большого стола, и тотчас что-то тяжелое и большое упало с грохотанием на пол.

– Ивашко! – в другой раз закричала женка.

Круглолицый лениво обернулся на кричавшую, на миг задержал на ней свой равнодушный взгляд и вновь уставился на Василька.

Василько увидел, как там, у противоположной стены, за большим столом, скопление обезличенных сейчас для него людей внезапно с еще большей яростью зашумело, задергалось, заметалось, и ощутил такое же смущение, которое бы почувствовал, увидев, как сваленные в беспорядочную кучу деревья вдруг ожили, заголосили, ударились в площадную брань, пришли в хаотичное движение вокруг одного места, размахивая ветвями, толкаясь, отбрасывая и цепляя друг друга. В этой двигающейся куче виделось что-то дикое, дьявольское и мерзкое.

Круглолицый схватил Василька за локоть красными и пухлыми пальцами и потянул в сторону.

– Что молчишь, собачий сын! Или тебя кольнуть в одно место! – пригрозил он, вновь приняв свирепый вид.

«Будто со мною уже было ранее такое? Но где и когда?» – затосковал Василько, напрягая память.

Грубый окрик круглолицего вернул его к действительности:

– Ты оглох, что ли? А ну живо выметайся с этого места!

Круглолицый обнажил нож и угрожающе помахивал им перед лицом Василька, продолжая другой рукой тянуть его вбок. Василько заупрямился. Он понимал, что круглолицый ему не соперник (ранее он таких мужей одной рукой повергал наземь), но лезть прямо на обидчика не решался; тронешь круглолицего – враз набегут его товарищи…

Его взгляд метался по приделу, искал подмоги. Ни Пургаса, ни чернеца, ни крестьян поблизости не было. На другой же стороне придела все так же боролись, толкались, ругались и кричали. И не было сейчас людям, еще недавно славившим Василька, до него никакого дела.

И здесь Василько увидел Янку. Она стояла по левую руку от него, ближе к середине придела. Раба смотрела на статного молодца в черевчатом коротком кожухе и собольей шапке, находившегося подле нее и что-то говорившего ей. Ее бледное лицо, с чуть приоткрытым ртом и застывшим взглядом, выглядело напуганным.

«Янка, Янка! что же будет с тобой?» – ужаснулся Василько. Но здесь круглолицый так сильно дернул его за руку, что исчезли и Янка, и молодец в коротком черевчатом кожухе, замелькали копошившиеся у дальней стены тени, покосились поверхность стола и усеянный остатками трапезы исхоженный пол.

Василько разгневался, потому что опасался за Янку и еще – от боли в руке. Взгляд его упал на кувшин из-под пива. Голос круглолицего отдалился, мелькание перед лицом острого ножа только раздражало и отвлекало, кто-то внутри него настойчиво звал показать силушку. Василько решился.

Он резко подался грудью назад, вынудив лиходея отпустить руку, затем схватил кувшин и наотмашь ударил им по голове обидчика. Кувшин разбился – черепки его посыпались на пол. Круглолицый замер, словно осмысливая, что же с ним произошло. Пошатнулся. Лицо его стало бледнеть, глаза закатываться, а на лбу, подле виска, заалела кровь. Василько, поднявшись, ударил круглолицего в грудь. Тот, охнув, стал заваливаться.

– Дрон!.. Пургас!.. Ополчайтесь, гоните лиходеев! – повелительно вскричал Василько. Он почувствовал прилив сил и знакомое по былым сечам состояние удалого веселья; он уже не кручинился внезапному наезду незваных гостей и желал, чтобы его ратное уменье видели Янка и крестьяне.

Василько стал торопливо расстегивать петли кожуха, чтобы избавиться от тяжелого верхнего одеяния.

– Цел ли, господине? – подбежал разгоряченный чернец.

– Помоги кожух снять! – потребовал Василько.

Пока чернец освобождал его от громоздкого кожуха, Василько смотрел во все глаза. Стоявший подле Янки молодец, увидев поверженного круглолицего, попятился к двери. Василько догадался, что он – сын Воробья Мирослав, и горел желанием поквитаться с ним.

А подле двери и примыкавшей к ней части придела все сильнее разгорался бой. Производимые им звуки повисли над ожесточенной толпой, которая постепенно перемещалась к середине придела и дробилась.

Внимание Василька привлек Карп. Крестьянин стоял на столе, наклонившись и согнув в коленях напружиненные ноги, и зрел по-ястребиному на широкую спину пришлого, медленно отходившего в его сторону. Вот Карп, испустив резкий звук, прыгнул на спину незваного гостя, сшиб его и вместе с ним полетел на пол.

Чернец сорвал с плеч Василька кожух.

– Брось на лавку! – крикнул ему Василько и, набрав поболее в себя воздуха, огласил горницу молодецким призывом: – Потянем, братие, за село наше красное! Бей незваных гостей!

Он обнажил нож и поспешил к Мирославу. Мирослав преодолел первый, заставивший его пятиться испуг и медленно приближался к Васильку. В вытянутой руке он держал меч.

Лицо Мирослава, еще не заматеревшее, с утонченными чертами, с девичьим румянцем на щеках и русой, не загустевшей бородкой выглядело шалым. На отца Мирослав походил небольшим птичьим носом, но был выше ростом и плотнее. Меч Мирослав держал неумело, не боевито.

Василько застыл в ожидании, когда соперник приблизится к нему. Краем глаза заметил одного из пришлых, высокого и жилистого, с длинной черной бородой. Пришлый стоял в нескольких шагах за спиной Мирослава и отчаянно размахивал перед собой кривым ножом, не подпуская к себе обложивших его полукругом крестьян. Василько почему-то запомнил его и даже мысленно окрестил чернобородым.

Желая смутить Мирослава, Василько стал задирать его:

– Что же ты не бьешься, Аника-воин?

Он пригнулся и вытянул вперед руку, в которой держал нож. Непроизвольно отметил, что правая нога Мирослава не выставлена вперед, и потому рубить и колоть ему будет несподручно. Но затем Василько целиком сосредоточился на слегка подрагивающем мече соперника. Едва меч метнулся к его груди, как Василько увернулся, заученным движением подался телом в сторону; краем глаза заметил готового броситься на выручку Пургаса и недовольно бросил холопу:

– Не лезь! Сам!..

Он шагнул назад и обратился к Мирославу:

– Смотри: уже бегут твои люди!

Мирослав обернулся – Василько кинулся на недруга. Мирослав дернулся, запоздало взмахнул мечом, но Василько был уже рядом и что есть силы ударил его свободной рукой. Мирослав выронил оружие и зашатался.

– То-то, – самодовольно произнес Василько и небрежно наказал подлетевшему Пургасу: – Вяжи его!

Пургас медленно и деловито, на ходу снимая с себя пояс, подошел к Мирославу. Василько, посматривая, как Пургас повязывает поникшего сына Воробья, попытался вслепую вложить нож в ножны. Острие ножа никак не попадало в прорезь ножен. Василько выругался.

Постепенно им овладело недовольство собой: думалось, что сегодня он был не так решителен, как нужно; раздражала громкая и отрывистая речь чернобородого, продолжавшего отчаянно размахивать перед собой ножом. Василько ощутил желание немедленно выплеснуть накопившуюся досаду.

Он вложил нож в ножны, поднял оброненный Мирославом меч и направился к чернобородому, расталкивая оказавшихся на пути крестьян. Из крестьян, окружавших чернобородого, отделился Копыто. Он держался за перепачканную кровью руку и морщился от боли.

– Задел-таки, – пожаловался он Васильку, показывая глубокий порез на запястье, и, кивнув на чернобородого, пояснил: – Заколол-таки нашего Ивашку до смерти.

Василько тупо кивнул головой. Перед ним покачивалась широкая спина Дрона. Староста, потрясая воздух короткой суковатой палкой, то пятился, то наскакивал на противника.

– Отойди! – потребовал Василько, оттирая плечом Дрона.

Дрон оборотил на Василька свое разгоряченное лицо и уже открыл рот, чтобы исторгнуть брань, но, опознав Василька, удивленно произнес: «Господин!» и покорно посторонился.

Чернобородый обложенным и затравленным зверем кидался из стороны в сторону. Шапка злодея съехала на затылок, обнажив спутанные мрачные и жесткие волосы, тело потрясалось мелкой дрожью.