Иван Сусанин

Пленение Филарета стало в этом смысле редкой удачей. Именно потому в Тушине его встретили с подобающими почестями.

«Дмитрий Иванович» произнес заготовленную фразу:

— Онемел на радостях, ваше преосвященство. Бывает. Признал, еще как признал. И супруга твоя признает, и чада. Чадам, небось, до сих пор мерещатся каменные узилища.

Вот он — намек! Зело постарались польские думные люди, какими словами встретить Филарета.

И владыка выдавил на лице улыбку.

— Да ты все такой же, государь. Никакие годы тебя не берут.

— Да здравствует царь Дмитрий Иванович! — дружно вскричало окружение Самозванца.

А тот, подхватив Филарета под руку, подходил к своим приближенным и восклицал:

— Гетман Роман Рожинский!.. Конюший боярин, князь Адам Вишневецкий… Атаман всевеликого войска Донского Иван Заруцкий! Недавно он привел под мои знамена семь тысяч казаков…

Назывались канцлеры и маршалы, а затем «царь» приказал допустить в «палаты» новых людей. Филарету и вовсе пришлось изумиться: князь Дмитрий Трубецкой, князья Черкасские, Сицкие, Засекины… Все в собольих шубах, высоких горлатных шапках.

Видя удивление на лице Филарета, Лжедмитрий тоненько рассмеялся:

— Ты и помыслить не мог, чтобы увидеть здесь знатных бояр Москвы. Вскоре и Васька Шуйский станет моим поданным. Дни царствования его сочтены. Поведай о его успехах, гетман Рожинский.

— Слушаюсь, ваше величество, — тряхнул лысой головой гетман. — Еще два месяца назад Шуйский направил под Болхов свое войско под командованием своего брата Дмитрия [204]. Передовой полк князя Голицына был смят. Трусливый вояка Дмитрий Шуйский начал отступать к Болхову. Я решительно этим воспользовался, ночью ударил на войско русских и начисто разбил его. Первого мая бояре сдали город. Путь к русской столице был открыт. Мои доблестные воины захватили Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород. В июне мы подошли к Тушину и тотчас повели наступление на Москву. Нас встретил князь Василий Мосальский, но он также был потеснен, а сам Мосальский перешел на сторону истинного царя Дмитрия Ивановича. Скоро ваше преосвященство увидит его и других бояр в нашей ставке. Весь русский народ ждет не дождется, когда на престол сядет законный царь, сын Ивана Грозного, который, изгнав боярского царя, даст ему лучшую жизнь.

— Браво, гетман! — воскликнул Самозванец. — Совсем скоро я дам избавление моему народу, который достоин истинного православного пастыря. А посему, владыка Филарет, русская православная церковь и я, царь всея Руси, намерены возвести тебя в сан патриарха.

Эта речь Самозванца также была заготовлена, как и последующие слова на случай запирательства Филарета.

— Но… отцы церкви. Я их не вижу.

— Скоро увидишь, святейший. Как только я возьму Москву — и Крутицкий, и Новгородский, и Казанский митрополиты не посмеют отказать законному государю. Уж так твои супруга и чада возрадуются. Выпьем за нового русского патриарха, господа!

Филарет стал заложником своей семьи. Отказ от патриаршества привел бы его супругу и детей к погибели [205].

Глава 24

ПОДВИГ СЛОТЫ

Ян Сапега, помышлявший действовать самостоятельно, наметил себе старейший и богатейший на Руси Троице-Сергиевский монастырь, кой представлял завидную добычу для грабителей. Но для тушинцев важно было взять эту обитель и потому, что она стояла на перекрестке дорог на север и восток, по коим шли товары и продовольствие на Москву. Опричь того, монастырь, обнесенный толстой каменной стеной, был отменной крепостью. Обладание ей обеспечило бы «ворам» важный опорный пункт. На сей монастырь и надумал напасть Сапега, привлекший на помощь известного бандита, пана Александра Лисовского.

Изведав о движении Сапеги, Василий Шуйский послал своего брата Ивана перехватить ему дорогу, но московское войско было наголову разбито под селом Рахмановым. Иван Шуйский вернулся в Москву с остатками войска, другие — рассеялись по домам ждать развязки борьбы, не желая проливать кровь ни за царя московского, ни за царя тушинского. В таком расположении духа находились и многие жители Москвы.

Силы монастыря были явно малы: всего насчитывалось 609 человек служилых, стрельцов и казаков. Сапега же подвел к обители свыше 30 тысяч воинов и около 100 пушек. Участь монастыря казалась плачевной, но, подступая к обители, поляки грабили, разоряли, сжигали окрестные деревни и села. Население спешило укрыться за каменной стеной монастыря, а посему здесь собралось много окрестных крестьян, кои и стали надежными защитниками одной из главных православных святынь.

Целый месяц Сапега готовился к штурму, кой начался 13 октября 1608 года. Но защитники крепости зря время не теряли. Ляхов подпустили к стенам, а потом принялись расстреливать из пушек и пищалей, нанося изрядный урон противнику. «Воры» бросились бежать в свой лагерь. Осажденные выступили из монастыря и захватили у бежавших лестницы и деревянные башни.

Дорого обошелся панам этот штурм: они потеряли около пяти с половиной тысяч «рыцарей».

Посрамленный Сапега решил временно отказаться от штурма и отдал приказ приступить к осаде монастыря, и в то же время повелел учинить подкоп, дабы взорвать стену и вновь броситься на штурм.

9 ноября 1608 года два крестьянина Никон Шилов и Слота Захарьев (тот самый Слота, друг Иван Сусанина) во время вылазки обнаружили подкоп. Волею судьбы старый Слота оказался в одном из сел, что находилось в десяти верстах от монастыря, а когда на окрестные населения нагрянули банды Лисовского, Слота с семьей укрылся за стенами обители.

«Они вошли в подкоп, закрыли выход и взорвали подземную галерею, погибнув вместе с поляками, работавшими в ней» [206].

Так героически завершил свою жизнь мужик Слота, умудренный крестьянин, пахарь-страдник, горячо любивший свое Отечество.

Сапега, чтобы вынудить монастырь даться, решил не допускать подвоза в него продовольствия, дров и воды. Тяжелой зимой 1609 года положение осажденных заметно ухудшилось. Довелось переносить и голод, и холод, и болезни, легко испускавшиеся в условиях крайней тесноты. Каждый день в обители хоронили десятки умерших. Живые едва держались на ногах, но никто не помышлял о сдаче святыни.

В марте 1609 года дочь Бориса Годунова, Ксения, писала из Троицкого монастыря своей тетке, что она «в своих бедах чуть жива, совсем больна вместе с другими старицами, и вперед ни одна из них себе жизни не чает, с часу на час ожидают смерти» [207].

Еще три года назад юную Ксению силой обратил в наложницы Лжедмитрий 1. Царевна считалась не только первой красавицей Москвы, но и одной из самых образованных женщин. По описанию современника «царевна Ксения, отроковица чудного помышления, зельною красотою лепа и лицом румяна, очи имея черны, велики, светлостию блистаяся, бровьми союзна, телом изобильна; возрастом ни высока, ни низка; власы имея черны, велики, аки трубы по плечам лежаху; воистину во всех женах благочиннейша, и писанию книжному многим цветуще благоречием, во всех делах чредима…».

Дочь Годунова избавилась от Самозванца, благодаря настоянию Юрия Мнишек, у коего Гришка Отрепьев просил руки дочери Марины. Самозванец поспешил исполнить требование влиятельнейшего пана: Ксения была пострижена и сослана в отдаленный монастырь [208].

Монахи ревностно помогали ратным людям: если одни оправляли богослужение, то другие работали в хлебне и поварне над приготовлением пищи для воинов; иные же день и ночь находились на стене вкупе с ратными людьми, выходили на вылазки, принимали даже и начальство над отрядами; вероятно, многие из них до пострижения были людьми служилыми.

Сапега и Лисовский надумали воздействовать на монахов, прислав им свою грамоту: